был отступить, не тая никакой обиды и злости на победителя (по законам природы жили в лесном краю). Даша догадывалась, что рано или поздно, сойдутся из-за неё Пашка и Иван. С Пашкой она дружила давно, но их дружба была детской, подростковой, что даже до поцелуев не доходило, с поцелуями в деревне тоже было строго. Как она догадывалась – так и произошло, таковы неписанные законы лесного края, – Пашка перестал ждать её в переулке за клубом, чтобы длинной окольной дорогой проводить до дома подруги в посёлке, как было раньше. Зато от «победившего» со дня на день родители встречали сватов.
Ей, семнадцатилетней девчонке, нравились оба юноши, и сама она не могла сказать твёрдо, кого же она любила больше, и к кому лежало сердце.
Пашка был строговат, и не очень-то разговорчив, зато хозяйственный, как все деревенские, работящий, дружбу водил не с кем попало из своих сверстников, – и за его спиной всю жизнь можно было прожить припеваючи.
Иван же – был полной противоположностью: весёлый, беззаботный, о завтрашнем не думал; и все у него были друзья-товарищи в посёлке, раскинутом по берегу речки Малой, притоке большой реки. Иван был общительный, компанейский, в каждом доме он был желанный гость – и на гармони сыграть на праздник или день рождение, хотя своей избы он не имел и неизвестно будет ли иметь. Отец Дашеньки говорил про Ивана так: «С ним хорошо самогон пить да песни петь, а по правде – слишком прост мужик, жилы в нём мужицкой стоящей нету, из трухлявой верёвки жилы его…»
_____________
А в тот день, вспоминала Дашенька, в «схватке двух самцов» победил Иван. Пашка вернулся в клуб с мрачным видом и не подошел к ней, а стал с другими парнями в сторонке. Зато Иван под очередную музыку из магнитофона вывел её в круг танцплощадки с какой-то особой. Не свойственной ему прежде гордостью. И провожать Дашеньку пошёл Иван и говорил ласковые и нежные слова, называл зоренькой и шёл медленно, продлевая минуты приближающего расставания. Но не обнимался, как это позволял себе Пашка, и не пытался даже, – он был «галантно-городского воспитания» и было это особенно приятно Дашеньке.
Много позже, через год почти после свадьбы, подвыпивший Иван рассказал ей о «драке», к слову как-то пришлось: «Особой-то драки между нами, можно сказать, и не было. Я ему, дураку, говорю: ну, что мы, Пашка, звери что ли? Да и Дашенька человек, а не самка, извини, лесная… Давай, говорю, её спросим, – кого она больше любит, а то, может, ни один из нас ей не по душе, – зря мы тогда это самое… Она и с другими парнями дружит, танцевала, я видел, пока тебя не было, в вальсе. А он мне: «бей», говорит. А мне смешно – с чего вдруг я его бить буду? Я специально драться не приучен, не боксёр, а тут вроде бы надо, ни с того ни с сего, взять и ударить человека. Ну, смех, да и только… а он твердит: «бей!». И я говорю тогда: «бей сам, если на то пошло». И дальше «упрашивать» Пашку уже не надо было, очень злой был на меня
