комнате, где был диван. По-студенчески спорили, смеялись, и, когда в лампе выгорел весь керосин, оба испугались.
Она уж и забыла его, помнила только глаза, добрые, влюблённые. Миша ей тоже понравился, и проводив его на другой день обратно в город, она с неделю не находила себе места, подумывала даже уехать из деревни, но не уехала. Он изредка звонил из города, и, возвращаясь после разговоров с ним по школьному телефону, Зинаида Николаевна дома плакала в подушку. Миша просил её приехать, говорил, что надо встретиться. Она не знала, что из этого выйдет, – он был моложе её на 5 лет, боялась неизвестности и боли от нового возможного горя. Он писал ей коротенькие письма, на которые она не знала, что отвечать, и не отвечала. Понемногу всё стало забываться. Не меркло лишь одно воспоминание о той ночи с Мишей, красивое (он был влюблённый) и всегда грустное.
В деревне всё шло гораздо быстрее: радовались жители новому фильму, который привозили из проката в клуб, говорили о свадьбах и о циркачах, которые приезжали со своим выступлением, – и как один фокусник доставал цыплят из шляпы. Женщины сочувствовали Зинаиде Николаевне и тоже, как тетя Тоня, уверяли, что жизнь у неё наладится, и про «мужичка» говорили, только неизвестно было, откуда возьмётся этот «мужичок». Любое событие здесь, в деревне, обсуждалось, о любом событии узнавало все население близких деревень. – отец ученика приходил к Зинаиде Николаевне разговаривать, а потом часа два колол хозяйке Антонине дрова и сам носил их в сени…
Когда после долгой беседы мы вышли на крыльцо: я проводить и покурить, Зинаида Николаевна широко вздохнула, набрав полной грудью свежий ночной деревенский воздух:
– Луна-то, луна! – сказала она, глядя вверх.
Направо видна была вся деревня, улица от наших домов уходила по низине к реке. Всё было погружено в тихий, глубокий сон; ни движения, ни звука, даже не верилось, что в природе может быть так тихо. Когда в лунную ночь видишь широкую сельскую улицу, с её избами, уснувшими рябинами в палисадниках – и на душе становится тихо. В этом своём покое, укрывшись в ночных тенях от трудов, забот и горестей, деревня печальна, кротка, прекрасна, и, кажется, что и звёзды смотрят на неё ласково и с умилением и что зла уже нет во всем мире и всё вокруг благополучно.
Зинаида Николаевна смотрела на всю природу, на поля вокруг деревеньки, на далекий за полями темный лес, уходящий за горизонт, освещенный луной. И, наверное, от этого мысли её были непременно светлы. Может быть, она думала о своей жизни в городе, о своём бывшем муже, о прежних подругах, обозвавших её «дурой», – и теперь понимала, что жила слишком просто, даже не спрашивая себя: интересно ли живёт (?), счастлива ли она. Кажется человеку: раз живет он как все, как другие, то не о чём больше тревожиться, не о чём мечтать… так и должно быть.
И, наверное, (после своей невольной исповеди) ей казалось, что и у неё всё ещё впереди, что надо обязательно быть счастливой.
