приглянувшийся ей фрукт оказался в самом низу любовно выложенной пирамиды, которая рухнула, как только она попыталась его достать. Персики поскакали врассыпную, как бусы с порвавшейся нитки, Толик схватил Юльку за шиворот, и они кинулись прочь со всех ног. Они бежали-бежали и еще долго слышали позади себя проклятия, доносившиеся в их адрес. Он учил ее нырять, не зажимая пальцами нос, и прыгать с пирса – сначала солдатиком, потом ласточкой. Как-то даже подрался из-за нее – и зачем на рожон лезла, нашла кого дразнить – самого отъявленного хулигана во всей округе.
Юлька принимала его рыцарствование благосклонно, как неизменный атрибут своих пляжных каникул. Иногда она исчезала из его поля зрения – безо всякого предупреждения. Чем взрослее они становились, тем чаще это случалось: ей было тесно в абрисе их привычных, протоптанных за детские годы маршрутов. Он бесцельно бродил по берегу и бросал в воду камни. Размахивался изо всех сил – так, что потом болело плечо, потом еще раз, и еще… Камней вокруг было много. С каждым годом подводная горка становилась все выше и выше, а плечо ныло все сильнее и сильнее.
Толик хорошо помнил свое последнее школьное лето и вечер перед ее отъездом – он потащил ее в то самое ущелье. Уставшее за день светило грузно заваливалось за горизонт. Шелестело теряющее краски море. Оно лениво накатывало на берег, выплевывая к их ногам россыпи блестящей гальки. Чуть подсохнув, камни теряли свое волшебное сияние, и тогда он снова бросал их в воду. Юлька вела себя как-то странно: то болтала без умолку, то замолкала надолго, погружаясь в какие-то свои, далекие от него мысли. Он молчал, слушал, внимательно рассматривая очередной отполированный водой и галькой зеленый осколок, – то ли чье-то послание не добралось до адресата, разбившись о прибрежные скалы, то ли торопливый турист, споткнувшись о камень, выронил из рук вожделенное каберне. Солнце наконец благополучно утонуло. Толик набрал в легкие побольше воздуха и наклонился к девушке. Та еле заметно вздрогнула и отпрянула. На мгновение он застыл, выдохнул и… осторожно поправил сползшую на ее обгорелое плечо бретельку зеленого сарафана.
Потом была армия, два года странной, законсервированной в беззвучном ожидании жизни. Он почти ничего не помнил из этих лет – ни вечно разбитого об верхнюю койку лба, ни изнурительных марш-бросков, ни прогорклой перловой каши за завтрак, обед и ужин. Помнил только удивленные глаза родителей, когда на следующий день после возвращения заявил, что через неделю уезжает в Москву – поступать в университет. И поступил же – не сразу, через год, но поступил. Днем работал курьером, ночью зубрил математику в крохотной комнатушке где-то за кольцевой. Юлька окончила школу и поступила в тот же год (он как специально подгадал), только на другой факультет. Виделись они нечасто. Она всегда возникала в его жизни непредсказуемо, как автобус на сельской
