на пороге широкая фигура Василия. Он что-то опустил на пол и оно мокро шмякнуло.
– Уже наработался? – спросил Василий и, стукнув прикладом об пол, поставил в угол ружьё.
– Пришел, – отозвался Семён.
Василий устало опустился на порожке, кряхтя, нагнулся, распустил на ичигах сыромятные ремни.
– Помоги, – попросил, – ухайдакался до морока.
Семён взялся за ногу, рванул, снял мокрый ичиг. Теперь, в прибылом свете, разглядел, что рубаха Василия на плечах и груди густо набрякла кровью. Хватаясь за вторую ногу, скосил глаза: на полу, в чёрной с глянцем лужице, лежало огромное стегно сохатого.
– Повесь на ветерке, пусть обыгает. – Василий кивнул на ичиг в руках Семёна. – Устя где?
– Должно, где-нито здесь, – дрогнул голосом Семён. – Я сам только заявился. – Он стал протискиваться в дверь мимо Василия.
Василий плечом к косяку припёр его.
– Брешешь, – обронил он мрачно. – Сказывай, где.
– Жена твоя, ты и следи! – огрызнулся Семён. – Отвались, дай выйти-то.
Василий, колыхнув плечом, оттолкнул Семёна в глубь зимовья. Лучины горели ярко, потрескивали. Семён бросил ичиги на пол, отступил к столу. Василий поднялся, шагнул следом. Огромная, в ползимовья, тень метнулась на стену, переломилась, застлала потолок.
– Где баба? – потребовал Василий. – Говори ладом.
Яркими от пламени лучин глазами Семён остановил Василия, прохрипел:
– Отдай мою долю, ухожу я!
– Вона как – долю? – Василий скривил лицо. – А может, две? Может, и Устинью впридачу жалашь, сшушукались? – Он наложил лапищу на грудь Семёна, сгрёб в горсть рубаху, встряхнул.
Болтнулась, как неживая, голова Семёна, лопнула на спине ряднина. Василий рванул ещё, и лоскутья её остались в его кулаке.
– А вот твоя доля! Так голым и пущу. – Мотнул головой на выход. – Вали, рявкни ко мне Устю.
Семён безвольно пошарил ладонями по голой груди и, горбатясь, поволочил ноги к дверям. Оставшиеся целыми рукава, как крылья у подбитой птицы, висли до пола. Заметив в углу ружьё, он было приостановился.
– Шагай, не балуй! – предупредил, усмехаясь, Василий. – Да и холостое оно. Там медведь конягу задрал, но и я не здря стрелил. Мясо есть будешь.
Густо проклюнув небо, звёзды слёзно мигали, подрагивали. Устя сидела в полосе лунной дорожки и, обхватив колени, глядела на другой, тёмный, берег, ждала. Заслышав шаги Семёна, оглянулась, выпрямилась радостная.
– Ты это… Не сиди тут, – остановившись поодаль, тихо и виновато проговорил он. – Иди-ка домой. Сам зовёт.
Устя обмякла, замерла. Потом по-старушечьи поднялась, обошла его сторонкой. На месте стирки похватала с галечника тряпки, отрешенно зашагала к зимовью.
– Не подумай чего, – поспешая следом, бормотал Семён. – Задумка есть у меня. От своего не отступлюсь.
Она молчала. Только у самой избушки сказала горько:
– Ка-за-ак! –
