имя просто так поднеси. – Она протянула посудинку. – А то грех-то какой удумал, идол такой, гре-ех!
– Оборони Бог! – закрестились старухи.
Устинья Егоровна подтолкнула сникшего Котьку к двери.
– Беги, поднеси на дорожку, да ещё поклонись имя.
Старухи за столом чинно закивали. Котька выбежал из дома. Вслед ему донеслось:
– Попробуй заявись в зебре, отец тебя!..
Эшелон отходил. На путях не было ни одного матроса. Откатив в стороны тяжелые створки теплушек, они густо стояли в проёмах, висели на заградительных брусьях, трясли протянутые к ним руки, тискали растрёпанные головы девушек, целовали в зарёванные глаза, деланно смеялись, громко и невпопад. Уши девчонок были зажаты жениховыми ладонями, они ничего толком не слышали, но тоже улыбались опухшими губами, выкрикивали что-то своё.
Свесив из теплушки ноги, чернявый матрос рвал на коленях старенькую гармошку-хромку, серьёзно орал в лицо окаменевшей подруге:
Не ревнуй ты, дорогая,
Ревновать неловко!
У меня теперь милая —
Меткая винтовка!
Взвизгивала, хрюкала гармошка, малиново выпячивая ребристый бок. Топталась у теплушки весёлая вдовушка Катя Поцелуева.
– Куда вы, мальчишечки? – озорно кричала она. – Оборону от япошек мы тут держать станем, бабы, что ли?
И сыпанула стёсаными каблуками туфель по утрамбованному, заляпанному мазутом гравию дробь чечётки. Белые кисти камчатой шали припадочно хлестались на груди о чёрный бархат жилетки.
Пригревает солнце бок,
Разыгралось солнце.
Смотрят немцы на Восток,
Видно ждут японца.
Частила она, откинув голову и ладно пристроив голос к гармошке. Ноги выделывали такого чёрта, аж брызгали из-под каблуков камешки и пулями щелкали по рельсе.
Котька протискался к теплушке на огненный чуб. Старшина с нашивками комендора стоял, касаясь головой проёма, и хмуро смотрел вдаль поверх бескозырок. Никто не кричал ему последних напутствий, не обнимал.
– Дядя-а! – пробил сквозь гомон свой голос Котька. – Возьми на дорожку, мамка просила!.. Дядя-я!
Всполошно заголосил паровоз, эшелон дёрнулся, заклацал буферами, и людской рёв ударил прибоем. Котька пошёл рядом с теплушкой, натыкаясь на женщин, подныривая под руками.
– Это тебе, дядя-а! – вопил он, протягивая четвертинку. – Возвращайтесь скорее!
Комендор смотрел на него недоумённо, хмурил брови, ничего не разбирая из-за шума.
– Да что же вы, берите! – надрывался Котька. – Возвращайтесь, я вас встречать стану-у!..
Комендор потыкал пальцем в Котьку, потом себя в грудь и начал суматошно расталкивать флотских.
– Раздайся, братва! – сияя, требовал он. – Мой салажонок! Меня провожает!
Он дотронулся до четвертинки, взял и не глядя сунул её назад
