этой жизни. Позже это уже лишь общий вопрос: «За что?!» Или: «Господи! За что?!». Вопрос всегда сочетается с душевным восклицанием.
Христос как Богочеловек имел свое крестоношение. Накануне своих страданий он молился в Гефсимании так: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты (Мф. 26, 39).
Это классическое антиномийное утверждение: сначала просьба «да минует Меня чаша», но далее: «впрочем, не как Я».
Символ чаши в христианской культуре также двоякий: чаша – сосуд страданий и слез, но и она же чаша благодати, жизни и радости (см., наир.: Пс.10, 6; 115, 4; Притч. 23, 31; Мф. 20, 22; Откр. 16, 19).
Обида в своей изначальности – это переживание трагического несоответствия искренности и «надежды на лучшее» (меня всегда умилял первый тост с шампанским на Новый год: «С Новым годом, с новым счастьем!»), с одной стороны, и мира с его злом – с другой.
Но есть духовная проблема. Мы не должны пытаться нивелировать, «отреагировать» обиду в мгновение ока. Это наивное устремление. Речь идет не об искусственном забвении обид и их вытеснении, а об утолении обиды, уврачевании раны, прощении…
Правда, каждый из нас может вспомнить людей, которые так и не поднялись над обидой, сломались. Одни спились, другие отчаялись и стали мстительными, третьи и вовсе покончили с собой.
Прекрасное далёко
Что делать, самый нежный ум
Весь помещается снаружи.
Интуиция близости нашего естества: слез и смеха, радости и отчаяния, любви и ненависти – интуиция самой жизни должна лечь в основу наших будущих постижений. Помните упрек Алеши Карамазова в адрес брата Ивана: «А клейкие листочки… а голубое небо, а любимая женщина! Как же ты жить-то будешь?.. С таким адом в груди и голове…» [15]
(Но ведь ему и ответ был сильный и точный. Послушаем Ивана: «Есть такая сила… Карамазовская… сила низости Карамазовской».)
Наше движение в глубину самораскрытия заключается в том, чтобы несентиментально (!) открыть в себе любовь к самой ткани жизни, к этому весеннему и еще «клейкому» листочку, но и здесь не струхнуть и разглядеть в себе и «низость Карамазовскую». Мы будем горе-психологами, если не сможем держать единовременно всю эту вертикаль близости. Кроме того, нам надо выйти и на общность, и близость, и некую простоту «всех нас»: русских, евреев, белых, желтых, бедных, богатых, князей и простецов. Надо не в дерзости, а через постижение понять, что все мы люди с узнаваемостью наших чувств. Изречение преподобного Амвросия Оптинского: «Все мы лапти с одной ноги», имеет не абстрактный, а бытийный смысл. Но понятно, что есть и другой полюс вертикали – полюс разделения по всем выше указанным и многим другим признакам.
Паскаль спрашивает, что мы любим, когда кого-нибудь любим: «Тот, кто любит кого-нибудь за его красоту, любит ли он его? Нет, так как оспа, не убивая самого человека, уничтожит красоту, и любовь к нему прекратится. И если меня любят за мои суждения, за мою память, любят ли меня самого? Нет, так я могу утратить эти качества, не утратив самого
О. Мандельштам. «Мне жалко, что теперь зима». – Стихотворения… Стр. 131.
Ф.М. Достоевский. «Братья Карамазовы». – М. 1958. Т. 1.
