тоже встал, однако руки ей не пожал.
– Пожми мне руку, Люк.
Отчасти ему даже хотелось это сделать – привычки давали о себе знать, – но он воздержался.
– Пожми, не то пожалеешь. Повторять я не буду.
Люк понял, что она не шутит, и пожал ей руку. На секунду она удержала его ладонь в своей – не стиснула, но дала понять, что руки у нее сильные, – при этом буравя его взглядом.
– Возможно, мы еще встретимся – в кампусе, так сказать. Очень надеюсь, что это твой последний визит в мой кабинет. Если тебя снова вызовут, гарантирую: наша беседа будет куда менее приятной. Ясно?
– Да.
– Хорошо. Я знаю, тебе сейчас нелегко и кажется, что наступили темные времена. Слушайся нас – и очень скоро ты выйдешь обратно на свет. Можешь мне верить. А теперь ступай.
Люк вышел, снова чувствуя себя как во сне – а точнее, как Алиса в кроличьей норе. Хадад болтал с секретаршей миссис Сигсби (или ассистенткой, или кем там она была).
– Пойдем, провожу тебя в комнату. Только держись поближе ко мне, хорошо? И не вздумай убегать в лес.
Они вышли на улицу и двинулись в сторону общежития. Люку вдруг стало дурно.
– Стойте! Погодите…
Он согнулся пополам и схватил себя за колени. Перед глазами поплыли цветные огоньки.
– В обморок не упадешь? – спросил Хадад. – Ты как?
– Вроде нормально… Дайте мне пару секунд.
– Не вопрос! Тебе сделали укол, да?
– Да.
Хадад кивнул:
– До некоторых не сразу доходит. Отложенное действие.
Люк думал, его спросят про цветные точки или пятна, но Хадад просто стоял, насвистывая и отмахиваясь от роящегося гнуса.
Почему-то Люку вспомнились холодные серые глаза миссис Сигсби и ее молчаливый отказ объяснять, как подобное учреждение может существовать без… какое слово тут подойдет? Чрезвычайная экстрадиция, может быть? Сигсби словно бросала ему вызов: давай, пораскинь мозгами и сделай выводы, ты же умный.
Слушайся нас – и очень скоро ты выйдешь обратно на свет. Можешь мне верить.
Пусть Люку было всего двенадцать и он еще не успел повидать жизнь, в одном он не сомневался: если человек говорит «можешь мне верить», то он почти наверняка врет.
– Полегчало? Идем дальше, сынок?
– Да. – Люк выпрямился. – Только я вам не сын.
Хадад ухмыльнулся, сверкнув золотым зубом.
– На данный момент – сын. Сын Института. На твоем месте я бы смирился и привыкал.
Когда они вошли в общежитие, Хадад вызвал лифт, сказал: «Чао-какао!» – и уехал. Люк пошел было в свою комнату, однако увидел Никки Уилхолма: тот сидел на полу напротив машины для льда и ел шоколадную конфету с арахисовым маслом. На стене висел постер с двумя улыбчивыми бурундучками. Бурундук слева говорил: «Живи той жизнью, которую любишь!» –
