орых былинники речистые вели рассказ. Война с партизанами в степи – дело скучное и неромантичное, а потому гайдаровцев былинники речистые вниманием обошли. Равно как и историки с краеведами и даже писатели, хотя пашенка вроде бы была хлебная, о гораздо более скучных делах Гражданской иные ловкачи ухитрялись нечто наваять, иногда толстое и даже получавшее разные советские премии за идейную выдержанность. Ходили, правда, темные слухи, что к полусотенной годовщине Великой Октябрьской шустрые пионеры отыскали вполне себе бодрого ветерана Гражданской, не достигшего еще и семидесяти, и сдали его классику аюканской литературы Пильчичакову. Тот, не будь дурак, нацелился было к помянутой годовщине создать нечто эпохальное (когда это к годовщинам за эпохальное не давали премии?), взял бутылку хорошей водочки и поехал к деду на казенной «волжанке». Сели, выпили. Улучив подходящий момент, классик Пильчичаков задушевно вопросил:
– Ну, расскажи, дедушка, как ты с красными воевал?
Дедушка бесхитростно и ответил:
– Дык как? А просто. Залегли это мы в распадочке, а тут оне в верхами, человек шесть. Ну, атаман скомандовал: «Пли!» Все краснюки у нас с коней мигом и кувыркнулись. Там с имя девка была в красном платочке, в кожане. Ну, мы ж не звери в девку-то стрелять, мы под ней коня хлопнули, а саму живьем взяли. Ладная была… – И крепкий дедушка ухмыльнулся очень мечтательно, как бывает с людьми, вспомнившими что-то приятное.
Классик Пильчичаков срочно ретировался, оставив недопитую водку. Поскольку с тех удалых времен прошло чуть ли не полсотни лет, дедушке ничего не сделали, разве что не дали юбилейную медальку, а ведь совсем было собирались, трудовая биография-то у него была длинная и внушительная. А впрочем, все это темные слухи, которые партийные товарищи указали считать одной из уток радиостанции «Свобода». Кто бы с ними спорил? Им всегда с горы виднее.
В общем, полсотни лет назад всё изменилось самым решительным образом, когда раскрепощенным революцией народам и народностям в компенсацию за угнетение от царизма стали раздавать кому автономные области, кому даже автономные республики. Обитавшие в здешних местах сагайцы по малочисленности на республику не потянули и удостоились лишь автономной области (правда, и в ней составили лишь процентов десять населения, но это были уже аполитичные детали, широко не оглашавшиеся).
Всякая приличная область, автономная она или нет, обязана, соответственно, иметь областной центр. Самое подходящее место отыскалось лишь в Аюканской степи, где столицу одним махом и возвели. Получилось не так уж плохо, благо в ходе строительства в моду вошли архитектурные излишества. И деревьев за эти полвека насадили некоторое количество. Не особенно много, но все-таки, так что на степь это уже никак не походило.
С течением времени парков в стотысячном городе образовалось целых два. Один – официальный, с капитальной оградой, танцплощадкой, тиром, летним кинотеатром, качелями-каруселями, ларьками, директором и штатом работников. Была еще городошная площадка, но к семидесятым годам городки как-то незаметно, плавненько вышли из моды, и там поставили столбы под навесами для шахматистов, доминошников и любителей шашек. Получилось очень удобное местечко для любителей приносить с собой и распивать, но вот таких старательно гонял патрульный милиционер. Ибо здесь в некотором смысле очаг культуры, и нефиг.
Имелся и второй парк, неофициальный, натурально дикий. Располагался он, так уж случилось, всего-то в паре минут неспешной ходьбы от центра города, по недлинному кварталу то ли из семи, то ли из восьми пятиэтажек хрущевской постройки.
(Центром города, как полагается, считался обком партии, солидное здание с вымощенной красивой плиткой площадью перед ним. Посреди оной сидел высоченный мраморный Ленин (копия кремлевского памятника), с неотрывным отеческим прищуром взиравший на обком. По поводу этого монумента давно втихомолку гулял анекдот. Шли однажды ночью пьяные работяги и спросили: «Ильич, а что это ты задом к народу повернулся?» Ильич охотно ответил: «В народе-то я уверен, а вот с этих, в обкоме, глаз спускать нельзя…» Гуляли еще слухи, что пару лет назад кто-то ночью написал у Ленина на спине красной краской: «Ильич, проснись!» Но если такое однажды ночью и случилось, утром от надписи не осталось и малейшего следа.)
Дикий парк состоял из двух прямоугольников длиной метров по пятьсот и шириной этак в двести, окруженных и разделенных по торцам асфальтированными двухрядками. По аюканским меркам тамошний лесочек был самой натуральной чащобой – одна погуще, вторая гораздо реже. Откуда чащоба взялась, толком неизвестно. То ли ее еще до войны на очередном субботнике утыкали молодыми саженцами комсомольцы-беспокойные-сердца, то ли, что вероятнее, лесок сохранился (и явно был изрядно урезан) еще со времен пустой степи – никак нельзя сказать, что она была вовсе уж безлесная. Никто, в общем, исторической точностью не заморачивался.
К тридцатилетию Победы тот прямоугольник, где лесок был гораздо реже, преобразился до неузнаваемости. В центре поставили памятник с Вечным огнем – солдат славянского
