уток мандаринок в брачный период. Многие показывали ноги и грудь прохожим. И то, и другое было грязным, но демонстрировались они не ради куска мыла.
Барышня закрылась воротом пальто от посторонних взглядов и, всё равно в её адрес долетело несколько предложений со всеми анатомическими подробностями. Извозчик поднял откидной вверх и намекнул, что за безопасность пятак надо будет добавить.
За квартал до цели изменился дух города. Здесь он был горячий, гнилостно – сладкий. Буквально лип к телу.
Стены лачуг были покрыты зелёной слизью медленно стекающей и увлекающей за собой мёртвых насекомых.
Мостовая собирала на себя все нечистоты и манила спившихся, как постель клопов.
Песня летела из окон трактира – герои знают, что скоро умрут и наплясаться не могут.
В «Козье болото» беспрерывно кто-то входил. Выходили очень редко и то на мгновение – заорать дурным голосом, упасть лицом вниз и полежать, получить, или дать в морду, чаще и то и другое.
Барышня вошла в легендарный трактир «Козье болото». Вокруг, избегая её света, пустился в пляс гармонист, но быстро сбился, споткнулся и не посмел играть дальше.
Анастасия до сегодняшнего вечера – пьяных видела только однажды. Учитель сольфеджо – месье Жан позволил себе за обедом неразбавленный бокал вина и тихо напел первый куплет «Марсельезы» в присутствии самой мадам директрисы, вынужденной закрыться веером от смущения. Скандал был по меркам пансиона грандиозный.
Нынче же мадам директриса заклеила бы себе глаза лейкопластырем, а уши воском закапала.
Трактирщик наполнял кружку пойлом и, толкал в темноту, которой заканчивалась буфетная стойка. Куча полуголых тел копошилась на полу, сражаясь за выпивку. Победителю доставалось пара глотков, больше половины становилось лужей, из которой не брезговали пить проигравшие.
– Я ищу господина Готтоффа, – Анастасия не поняла – произнесла она это вслух или только громко подумала.
Трактирщик окаменел.
Во тьме буфета тоже всё стихло.
Городовой возник трезвым, и в форме. Он разметал всех по углам одними усами и, замер, ожидая приказа. На его глазах выступили слёзы искреннего смущения.
Барышня повторила вопрос чуть-чуть громче.
Её провели во второй зал…
Здесь две пожилые цыганки, лет двадцати – катали по полу моряка на колёсиках. Тележка жалобно скрипела. Чай Готтофф спал. Его голова болталась из стороны в сторону с чуть слышным хрустом.
Анастасия замерла при входе, как когда-то на пороге кунсткамеры с уродцами. Студёный сквозняк ударил ей в грудь. Сердце остановилось без предупреждения.
Цыганка обернулась на барышню и тележка с инвалидом врезалась в стену.
Бух!
Стена стоит.
Моряк и барышня – оба лежат без сознания, с первого взгляда.
Его просто подняли, а над ней совет держали и, всё же прикасаться не решились.
Готтофф,
