на свое грузное телосложение.
– У нас все нормально, – говорит негромко Коля Львович. – Никаких ЧП. Через час буду докладывать об обстановке…
– А что ты собираешься разместить в Отделе регистрации?
– Что, нажаловалась сука! – Испуганная улыбка превращается в оскал. – Я же ей не хуже пообещал, да еще и телевизор с микроволновкой.
– Оставь Павловну в покое. Не жаловалась она! Просто объясни, что будет в том кабинете!
Коля Львович перевел дух. Сосредоточился.
– С вами же невозможно спокойно говорить, господин президент! А нам часа два нужно, чтобы я все толком объяснил.
– Хорошо. Переноси встречу с послом Израиля на завтра, и жду тебя через полчаса у себя. И доклад об обстановке не забудь!
Разворачиваясь, я видел, как побледнел Коля Львович. Не могу и не хочу скрывать тот факт, что его напуганный, взволнованный вид вызвал во мне чувство удовлетворения. Почаще бы он бледнел!
18
Киев. Сентябрь 1983 года. Воскресенье. Ночь.
Дождь шелестит по листьям. Все размыто. И под ногами, и перед глазами. Осень везде, даже внутри меня. Я, несостоявшийся отец, бреду вдоль дороги домой. Усталое безразличие вдруг уступило место слезам. Слезы стоят в глазах, словно из солидарности с осенним дождем.
Я сворачиваю на Туполева. Размытый желтый цвет фонарей и такие же желтые глаза автофар – вот и все освещение этой ночи.
Над овощной фабрикой – легкое зарево тепличного люминесцентного света. Возле ворот фабрики на лежащем фонарном столбе кто-то сидит. Я подхожу ближе и улавливаю негромкие ритмичные всхлипы.
Приседаю на корточки и заглядываю в лицо, уставшим подсолнечником наклоненное к земле.
– Тебе плохо? – спрашиваю.
– Очень плохо! – отвечает молодой девичий голос. – Меня с работы выгнали!
– За что?
– Начальнику смены не дала!
– Молодец! – пытаюсь ее ободрить.
Она поднимает лицо и смотрит на меня заплаканными глазами. Ей лет восемнадцать. Крашеная блондинка с размазанной косметикой на лице. Но под всем этим что-то настоящее. Настоящее переживание своего несчастья.
– Мне тоже плохо, – говорю, чтобы ее успокоить.
В ее глазах вспыхивает огонек надежды. Словно она хочет подробнее узнать о моих несчастьях и потом сравнить их со своими.
– У меня мальчик родился мертвым, – добавляю я.
Она еще выше поднимает голову и смотрит на меня внимательнее. Мол, давай, давай, жалуйся на жизнь!
– Жену оставили на три дня в роддоме. Пока швы не схватятся.
– Какой вес? – спрашивает она.
Я пожимаю плечами.
– Мертвых же не взвешивают, – думаю вслух. – Но имя ему надо дать. Чтобы лучше запомнить!
– Ты его видел?
– Нет.
– Если хочешь, пойдем к тебе! – предлагает мокрая, заплаканная блондинка.
– Мы с моими родителями
