княжью власть, и пожар, им же, впрочем, и зажжённый.
Гарь.
Гарью несло от разваленного терема вендских князей, в котором они всегда останавливались, приезжая в Лучин за данью, от обгорелого тына вокруг двора. Пожар потушили общими силами.
Вои Готшалка, те, кто смог остаться в живых, угрюмо стояли в окружении горожан, вооружённых кто чем – копья, рогатины, сулицы, топоры, кое-где и мечи, – и дружин Блюссо и Рогволода. Было их немного, десятка полтора, и ничего хорошего их не ждало. Они и сами это понимали, но в полон всё-таки сдались из глупой надежды на что-то непонятное, что избавит их от смерти, от извечной человеческой надежды на случайность, на счастливый исход.
Судьба воя – на острие его меча. Эта древняя истина ведома всем, была она ведома и «годославичам». И коль ты меча лишился, то и смерти жди, не заставит себя ждать.
Сам Готшалк глядел угрюмо и гордо, не отводя взгляда, и встретясь с ним взглядом, Рогволод невольно вздрогнул – столько обречённости и своеволия было во взгляде пленённого князя. Он глядел так, словно не он был в плену, а они, Рогволод и Блюссо, были в плену у него. Юный полоцкий княжич мало не попятился, но тут же овладел собой, вскинув голову – и по губам Готшалка, раздвинув светлые усы, скользнула мимолётная одобрительная улыбка. Вендский князь не знал, кто вырвал у него победу для Блюссо, но глядел на незнакомого мальчишку с одобрением и любопытством.
Гудение голосов опричь, едва до того слышимое Рогволодом, вдруг стихло разом, и сменилось шелестом шагов. Княжич глянул через плечо и замер.
Люди расступались.
По открытому ими проходу от собора к развалинам княжьего терема шёл (хотя нет, не шёл – шествовал!) священник. В торжественном облачении – в белой льняной альбе, ярко-алой столе, с белым амиктом на голове, в вишнёвой с золотой вышивкой казуле поверх альбы, и плувиал бился на ветру за спиной синими крыльями, а плетёный пояс-цингулум раскачивался в такт шагам. Шествовал с позолоченным крестом в правой руке и с книгой в левой (неожиданно бросились в глаза тяжёлые серебряные застёжки на кожаной крышке книги). Словно собирался литургию служить.
Может и собирался.
Да только не до литургии было ныне мирянам, которые внезапно вспомнили, что ещё их отцы верили совсем в других богов.
Не был трусом священник – смерть глядела на него сотнями глаз, мечей, топоров, сулиц и рогатин. Шёл, не сгибаясь, поджав тонкие губы на бритом лице и только вырезные ноздри тонкого породистого носа чуть раздувались с каждым шагом, выдавая волнение.
Рогволод покосился в сторону, отыскивая волхва, который подсказывал ему кто есть кто, но волхва не было – он стоял около самого Блюссо, и княжий зять смотрел на волхва встревоженным взглядом, словно не знал, что ему делать.
А, ну да, он же крещён! – вспомнил
