ринувшихся было к нему градских. Голос прелата вновь зарокотал:
– Неправедно вино, неправеден царь, неправедны женщины, несправедливы все сыны человеческие и все дела их таковы, и нет в них истины, и они погибнут в неправде своей; а истина пребывает и остаётся сильною в век, и живёт и владычествует в век века. И нет у ней лицеприятия и различения, но делает она справедливое, удаляясь от всего несправедливого и злого, и все одобряют дела её13.
Но тут Блюссо, уже окончательно опомнясь от оцепенения, кивнул своим воям. Кто ударил прелата первым, Рогволод не видел, но кровь хлынула на камень потоком, и тело рухнуло в лужу крови, окрасившей рисунки на камне.
Почти сразу же следом за Иппо к камню швырнули и связанного князя Готшалка. Но князь – не священник, не навыкший к суровой жизни, он тут же извернулся и встал на ноги.
– Развяжи руки, Блюссо! – рыкнул он голосом, от которого у Рогволода ёкнуло в душе. Крепок был ещё князь Готшалк. – Убить хочешь – убей! В жертву принести хочешь – пусть так! Но дай мне хоть поединок!
Вои за спиной Рогволода еле слышно зароптали – с Готшалком и правда творили неподобное. Нет такого закона, чтоб вою, тем паче князю, не дать поединка. Рах только дёргал щекой и покусывал длинный ус, косясь на княжича – как тот скажет. А Рогволод ничего сказать не успел – Блюссо опередил:
– Не будет тебе поединка, вероотступнику, – холодно бросил он в ответ, и почти без замаха ударил копьём. Широкий серый рожон вмиг обагрился, роняя кровь на княжью кольчугу и одежду. Запрокинув голову, хлеща кровью из перерезанного горла, Готшалк рухнул поверх тела Иппо. А Блюссо оборотился и, окинув безумным взглядом полонённых Готшалковых воев, велел дружине:
– На меч их! Всех!
Рогволод содрогнулся и потряс головой, отгоняя воспоминания.
Блюссо.
Вот о ком помнить надо постоянно. Этот не остановится ни перед чем. Прелата Иппо убил, князя Годослава зарезал у алтаря, считай, в жертву принёс, даже и поединка не дал родственнику своему, шурину! Пленных воев перерезать велел…
И он, Рогволод, тут – чужак, кутёнок в водовороте… Полоцкий княжич почувствовал, что его охватывает страх. Страх и неуверенность. Такого не было и тогда, на Шелони, когда они сходились меч к мечу с «мстиславичами» и новогородцами. Там была своя земля, привычная, враги и друзья тоже – свои, привычные. Там был отцов пестун воевода Брень, на которого Рогволод (да и сам Всеслав тоже!) привык полагаться во всём. Впрочем, про Раха Стонежича тоже худого не слышно было доселе в полоцких дружинах.
Здесь – иначе.
Здесь земля чужая. Да, когда-то их, кривичей предки пришли отсюда на берега Двины, Великой и Мутной. Когда-то, по слухам, и прапрадед, князь Рогволод, тоже из этих краёв на Полоту пришёл. Но сейчас – земля эта для них, кривичей, – чужая и непонятная.
Вторая книга Ездры, 4:37.
