основу своих суждений: геометрия кладет в основу чистое созерцание пространства, арифметика создает понятия своих чисел последовательным прибавлением единиц во времени.[23] То и другое существуют для нас только как врожденные, данные нам до всякого опыта реалии нашей собственной психики; все вокруг нас можно представить исчезнувшим – пространство и время останутся с нами даже после этого. «Пространство есть необходимое <…> представление, лежащее в основе всех внешних созерцаний. Никогда нельзя себе представить отсутствие пространства, хотя нетрудно представить себе отсутствие предметов в нем».[24] «Оно должно быть первоначально созерцанием <…> это созерцание должно находиться в нас a priori, т. е. до всякого восприятия предмета <…>, все геометрические положения <…> например положение, что пространство имеет только три измерения <…> не могут быть эмпирическими».[25] То же говорится и о времени: «Время есть необходимое представление, лежащее в основе всех созерцаний. Когда мы имеем дело с явлениями вообще, мы не можем устранить само время, хотя явления прекрасно можно отделить от времени. Следовательно, время дано a priori. <…> Все явления могут исчезнуть, само же время <…> устранить нельзя».[26]
В общем, простое и очевидное (что может быть проще «двух» и «двух»?), как только мы начинаем задумываться, погружает нас в какие-то неведомые глубины…
§ 5. Яйцо или курица?
Таким образом, мы видим, что анализ на первый взгляд совсем не сложной интеллектуальной задачи – определения общего основания складываемых величин – требует предельного напряжения абстрагирующей мысли. Но все-таки продолжим и попытаемся обдумать то, что было сказано немецким мыслителем. Ведь без этого, как обнаруживается, никакой гарантии безупречности доказательств быть не может.
Строго говоря, Кант не был первым, кто заговорил о том, что назначение логики не может и не должно сводиться к доказательству или опровержению наших суждений. Главная задача познания – это открытие нового, ранее неизвестного человеку, и этот инструмент мысли обязан служить, прежде всего, раздвижению интеллектуальных горизонтов.
О правилах постижения истины, иными словами, о методе познания, задолго до Канта говорили Френсис Бэкон (1561–1626), английский мыслитель, политический деятель, и Декарт, латинизированное имя – Картезий (1596–1650), французский философ и математик, учения которых составили ключевые вехи формирования европейской науки. Но до появления «Критики чистого разума» порождение новых знаний уподоблялось строительству египетских пирамид: прежде всего – капитальная подготовка основания, затем – воздвижение первого яруса, за ним – опирающегося на первый второго, третьего, четвертого и так далее до венчающего всю конструкцию ослепительного пирамидиона, камня пирамидальной формы, который устанавливался на самой вершине и который в нашем примере мог бы символизировать собой «абсолютную истину в последней инстанции». Все в любой теоретической конструкции обязано опираться на твердо установленные факты и безупречно доказанные выводы; и, в том случае, когда «швы» между блоками не оставляют
Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей возникнуть как наука / И. Кант // Собр. соч. Т. 4. Ч. 1. – М., 1965.
Кант. Критика чистого разума. – М., 1994. – С. 130.
Там же. С. 132–133.
Там же. С. 138.
