style="font-size:15px;"> Sic…
1) Если бы здесь, судьи, случайно присутствовал человек, незнакомый с нашими законами, судоустройством и обычаями, то он, конечно, с удивлением спросил бы, какое же столь ужасное преступление разбирается в этом суде, раз в торжественные дни, во время общественных игр, когда все судебные дела приостановлены, происходит один только этот суд; у него не было бы сомнения, что подсудимый обвиняется в столь тяжком деянии, что государство – если только преступлением этим пренебрегут – существовать не сможет; а когда этот же человек услышит, что есть закон, повелевающий привлекать к суду в любой день мятежных и преступных граждан, которые с оружием в руках подвергнут сенат осаде, учинят насилие над должностными лицами, пойдут на государство войной, то порицать этот закон он не станет, но узнать, какое же обвинение возбуждено в суде, захочет; если же он услышит, что к суду привлекают не за злодеяние, не за дерзкие поступки, не за насилие, но что юношу блестящего ума, деятельного, влиятельного обвиняет сын того человека, которого сам этот юноша в настоящее время привлекает и уже привлекал к суду, и что при этом его обвинителей снабжает денежными средствами распутная женщина, то сыновнюю преданность самого Атратина он осуждать не станет, но женскую похоть сочтет нужным укротить, а вас признает чрезвычайно трудолюбивыми, коль скоро вам, даже когда отдыхают все, передохнуть нельзя.
Какой период! Блестяще! К сожалению, в конце можно забыть о начале… Но к делу…
Большинство неприглядных как и приглядных фактов биографии Клодии было известно ему. В речи больше упиралось на все плохое. Цицерон рекомендовал её как всеобщую подружку и как особу не только знатную, но и общеизвестную, упоминал о её инцесте, любовниках и подозрительной смерти мужа.
Пришлось вернуться к началу, кое-что вспомнить… Sic…
…губы женщины сомкнулись…
Милон и Клодий… К этому, вероятно, придется вернуться… Убийцы обычно убивают… Или их… Но тоже убийцы. Sic…
Бедная Клодия: обвинителей Целия снабжает денежными средствами распутная женщина… Это наш ритор о ней… Чувствуется греческое влияние.
Гладий вошел в шею тихо… почти бесшумно…
Цицерон сделал паузу и веско сказал:
– Все видели Марка Целия в расцвете его молодости только с его отцом или со мной, или в высоконравственном доме Марка Красса.
Вокруг зашушукались. Лицо Красса налилось кровью. Откуда-то из глубин донеслось: «Скажи, что, пошутил, дорогой!»
Перечитывая речь, Цезарь удивленно подумал, что, оказывается, ему это не послышалось. На самом деле, это тот, кто гневно вопрошал: «Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты, в своем бешенстве, будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды?»
Цезарь не поленился; сам достал речи Цицерона о Катилине – нет, он не мог до такой степени забыть… Конечно, нет… «Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra? Quam diu etiam furor iste tuus nos eludet? Quem ad finem sese effrenata jactabit audacia?»
Доколе же, наконец, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением? До каких пор твое бешенство будет ускользать от нас? Где предел твоей необузданной дерзости?
Как искренне все было тогда… А сейчас тоже искренне.
