Чашка кофе словно заставляла его начинать каждый день снова и снова. Если бы он точно не знал, что его ждёт кофе, он бы и не поднимался с постели. Кофе для него стало единственной причиной дальше жить. Но ощутив горьковатый вкус на губах, Платон понимал, что на этом день не закончен. Нужно было делать что-то ещё. Он заставлял себя чувствовать важность каждого ежедневного ритуала, пытался быть деятельным, но через час ему снова становилось скучно. У него крутился в голове один и тот же вопрос: «Зачем?» Он искренне не понимал, зачем он должен терпеть каждый божий день. Жизнь его раздражала, словно противный скрип, зубная боль, виснущий Интернет. «И почему все так за неё цепляются? – недоумевал он, – Это же сплошной дискомфорт! Это какой-то мазохизм! Все, кого ты любишь, умирают, если не умираешь ты. Сейчас такое время, что от тебя уходят очень быстро. Или они за тысячи километров, или им на тебя наплевать, или они мертвы. Другого не дано. И всё время возникают какие-то проблемы, которые нужно обязательно решить. Если же у тебя нет никаких проблем, то это тоже проблема, потому что тогда ты себя чувствуешь каким-то неполноценным или бесчувственным. У всех должны быть проблемы, и ты ничем не хуже. Ещё ты обязан испытывать радость, всё для этого делать, иначе ты какой-то кретин получаешься. Ты обязан сохранять свою никчемную жизнь, даже если она тебе в тягость. Ты должен испытывать хотя бы какие-нибудь эмоции, а то ты какой-то зомби получаешься. Ты должен изображать, что тебя хотя бы что-то волнует, изображать энтузиазм хотя бы в чём-то, иначе ты какая-то медуза получаешься. А мне просто наплевать на то, кем я кажусь, что обо мне думают, что от меня ждут, поэтому я какой-то чудик получаюсь. Но я так оградил себя от окружающих, что этого мне удаётся не ощущать. Никто теперь не в состоянии совать свои грязные руки в мою чистую душу. Но в одиночестве понемногу сходишь с ума. А ведь когда-то мне так нравилось разговаривать с людьми, доказывать им свою правоту. Я был раскрыт будто книга, и мне нравилось, когда кто-то пытался меня прочесть. Когда-то мне было что-то интересно. А что стало теперь? Я не интересен даже самому себе. Я словно в прошлом, а в настоящем меня не существует. Я просто доживаю. Просто жду своего поезда отсюда».
Платон по привычке включил телевизор. Он увидел двух улыбающихся ведущих утреннего шоу. Они были в яркой одежде, настроены на поднятие настроения у всех зрителей.
– Что за оптимистичные твари! – ехидно произнёс Платон, наливая вторую чашку кофе, на кофейной пенке было изображен земной шар, проткнутый ручкой, обложка его первой книги.
Он подтянул пижамные штаны шотландской расцветки и поднялся на свежий воздух. Солнце ненадолго ослепило его: давно Платон не вылезал из своей берлоги по утрам. «Моя депрессия напоминает взлёты и падения. То мне очень хреново, то эйфория охватывает. Она то добра, то устраивает взбучки. Я бы сказал, она напоминает деспота-мужа, от которого исходит опасность, но ещё и бесконечные извинения. Моя депрессия в каком-то хроническом беспорядке.
