Я бы в жизни не поверил, что этот голос у меня в голове может звучать так неприятно. Но теперь в нем действительно появился оттенок какой-то чудовищной непреклонности. Не сдавайся, прошу тебя. Продолжай!
Продолжать копать?!! Я даже не знаю, смогу ли ходить!
Но осталось уже совсем мало! – буквально взвыл голос. Только это уже был не просто голос Элизабет, это была она сама. – Совсем-совсем мало, милый!
Я взглянул на выкопанную траншею и медленно кивнул. Она права. Погрузчик не дошел до конца футов пять, максимум – семь. Но это были самые глубокие пять – семь футов; самые тяжелые пять – семь футов.
Ты сможешь, дорогой. Я знаю, что сможешь.
Тонкая лесть.
На самом деле вовсе не ее голос заставил меня продолжать. Я представил себе Долана, спящего там у себя в пентхаузе, и себя, стоящего на дне ямы рядом с вонючим и тарахтящим погрузчиком, с ног до головы покрытого грязью, с разодранными в кровь руками. Я представил, как Долан лежит в постели, в шелковых пижамных штанах, рядом с одной из своих блондинок, на которой надета только пижамная куртка.
А внизу, в остекленной шикарной секции гаража, стоит «кадиллак», уже загруженный багажом и готовый к дороге.
– Ну хорошо, – сказал я, медленно вскарабкался в кабину погрузчика и нажал на газ.
Я продолжал копать до девяти утра, потом бросил это увлекательное занятие – мне еще многое надо было успеть, а время поджимало. Мое творение протянулось на сорок футов. Этого должно хватить.
Я отогнал погрузчик обратно – он мне еще понадобится, но придется опять переливать солярку, а на это сейчас нет времени. Еще мне нужно было принять болеутоляющее, но в пузырьке оставалось не так уж много таблеток, и я решил приберечь их на потом. Они мне сегодня еще понадобятся. Сегодня… и завтра. О да. Завтра. Понедельник – благословенное Четвертое июля.
Вместо того чтобы жрать таблетки, я устроил себе пятнадцатиминутный отдых. Нужно было больше, я знаю, но я заставил себя ограничиться четвертью часа. Вытянулся в кузове микроавтобуса – мои перенапрягшиеся мышцы судорожно подергивались, – закрыл глаза и стал думать о Долане.
Сейчас он, наверное, завершает последние приготовления, покупает последние мелочи – газеты в дорогу, туалетные принадлежности, может быть, книжку в мягком переплете или колоду карт.
А если на этот раз он полетит самолетом? – прошептал подленький внутренний голос, и я не смог удержаться – у меня вырвался стон. Долан еще ни разу не летал в Лос-Анджелес, он всегда ездил на машине, на своем «кадиллаке». Я так думаю, он не любил самолеты, хотя иногда все же летал – вот в Лондон, например. Эта мысль никак не хотела уходить – она свербила в мозгу и чесалась и дергала, словно заживающая ранка.
В половине десятого я вытащил из фургончика рулон холста, большой мебельный степлер и распорки. Облака затянули небо, стало заметно прохладнее – Бог иногда посылает и благость ничтожным смертным. До этой минуты
