проведав о такой Дарьиной удаче, пригляделась к Даниле и рассудила, что парень хоть и не писаный красавец, однако и не дурен, опять же – Дарьица-то расцвела майским цветом! Марьица принялась наряжаться и румяниться, чем и навлекла на себя подружкины подозрения. А уж после того, как вдовушки сцепились и, с дикой руганью выплясывая на потеху всем соседям по двору, битый час норовили друг дружку опростоволосить, бабы Конюшенной слободы уразумели: Данила-то молодец завидный! И пошло-поехало – не столь ради его неслыханных и невиданных достоинств, сколь ради того, чтобы друг дружке досадить…
И Данила в простоте своей, и конюхи полагали, что славой парень обязан исключительно самому себе. А ведь не будь той драки-дележки – подпирать бы Даниле заборы, лишь облизываясь на статных молодиц…
В короткий срок изменилась его повадка. Он, понятное дело, не стал красавцем, как Богдаш, но тело научилось всюду располагаться вольготно, уста усвоили особый способ при беседе с бабой или девкой ронять слова чуть свысока. Что-то и впрямь у Желвака позаимствовал, а что-то пришло от уверенности – обычной уверенности поменявшего из баловства пять-шесть полюбовниц молодца. Одно было неистребимо – привычка раскачиваться, как дерево в бурю.
– Вон, вон, – тут Богдан перешел на шепот, – да гляди же, дурень…
И точно – из воеводиных ворот две миловидные девки объявились, с лукошками, будто их за делом послали, и, переговариваясь, пошли по улице, да так, чтобы пройти как можно ближе от столичных жителей.
– Знаю я их затеи… – с тем Богдан вдруг заступил девкам дорогу. – А что, умницы, не поздно ли на торг собрались?
– А с чего ты взял, молодец, будто мы на торг собрались? – бойко отвечала та, что повыше, под стать Богдану – русоволосая, круглолицая, с таким жарким румянцем, с таким хитрым прищуром, что Данила молча залюбовался.
– А мы тут люди приезжие, порядков не знаем, – как бы отвечая на вопрос, объявил Богдан и подбоченился. – А зовусь я Богдаш, прозваньем – Желвак, а товарищ мой – Данила.
– Так вы и есть государевы гонцы? – спросила девка с таким видом, будто знать о том не знала и ведать не ведала.
– Государеву службу правим, – подтвердил Богдан. – Мы, царевы конюхи, молодцы веселые, не жадные, нам сам государь заповедь дал: делу – время, да и потехе – час!
Государь говорил такие слова, когда объяснял свое пристрастие к соколиной охоте, об этом все знали, но Данила не стал портить товарищу складную речь.
– А мы при боярыне состоим, я – ключницы дочка, да Дуня – комнатная девушка.
– Тебя-то как звать, красавица? – понизив голос, проворковал Богдан. Столько неги и еле скрываемой страсти подпустил, что девка беззвучно ахнула и не сразу даже ответила, что Василисой.
Так оно само и вышло, что себе Богдан отхватил самую красивую из девок, Даниле же по безмолвному соглашению досталась другая – темноглазая и малость раскосая Дуня. И коса у нее была не
