дворянским вензелем на крышке и отдыхал душой, слыша крики истязуемых. Остальная многочисленная дворня торопливо складывала вещи, готовясь к отъезду.
«Чего удумал, каторжник!.. – психовал генерал. – Стреляться с ним должен… С безродным нищим гусаром. Шалишь, брат! Не стреляться с тобой буду, а напрямик к государю полечу – капитан-исправник с тобой не сладит… Ответишь за нанесенное оскорбление и убыток, ответишь!» – мстительно думал он и тяжело, с досадой, чихнул, вспомнив картину с итальянским пейзажем и особенно орден.
– Так, так его. Порезче, порезче жги, розог не жалей! – руководил Владимир Платонович: «Чего их жалеть после этакого убытка», – думал он.
Мордастый лакей в бакенбардах ревел медведем…
Рано утром, прихватив Агафона и Данилу, Рубанов вглядывался в противоположный берег, окутанный мутной туманной пеленой. По ночам еще морозило, но к утру мороз спадал.
– Не слыхать колокольцев? – спрашивал Рубанов, щелкая вхолостую курком дорогого английского пистолета и прислушиваясь.
– Никак нет, ваше высокоблагородие, – подавляя зевок, отвечал согласно воинскому уставу Агафон.
В голове у него стоял сплошной гул после вчерашнего: «Поди-ка тут разберись, чего это звенит…»
– Похоже, полозья скрипят? – через некоторое время вскидывался Аким.
– Да нет, барин, послышалось, – ежился в санях Данила.
«Делать им, барам, нечего, – рассуждал он, – как только стреляться в такую рань!»
Время шло.
Прохладный влажный ветерок разогнал дымку и остатки сна.
На том берегу какая-то баба пошла по воду.
«Может, верхами решил? – предполагал Рубанов, ясно сознавая, что его противник не приедет. – Трусу и честь не дорога!» – пошел он к саням и расправил вожжи.
Агафон скатился с облучка в снег.
– Никак туда ехать собрались, ваше высокоблагородие? Уходиться можно… Лед-то тонок! – со страхом перекрестился он и жалостливо погладил лошадок.
Ничего не ответив, Рубанов погнал тройку на другой берег.
Снег с кусочками льда летел из-под конских копыт. Кони тревожно всхрапывали, но, послушные твердой руке, споро несли сани к такому далекому берегу.
Опять появилась боль… Нудно и выматывающе вгрызалась она в спину и грудь: «Жив буду, Лукерья подлечит своими снадобьями, сейчас не до этого», – думал он, не обращая внимания на опасный хруст льда под санями. Через некоторое время лошади вынесли возок на твердую землю, поднялись в гору и неспешной рысью понеслись к усадьбе.
Кованые ворота ее оказались на запоре.
«Убежал, гад!» – Зарядив пистолет, Аким выстрелил в воздух.
Тотчас же появились трое дворовых с ружьями.
– Не балуй, барин! – глухо произнес один из них, в засаленном армяке.
– Его превосходительство уехамши
