всех балетных спектаклей Императорского театра, с упоением присоединялась к пляскам и хороводам крестьян в их тверском имении, – понял, что препятствовать этой страсти он решительно неспособен. «Это шторм», – говорил он сам себе, – «иной раз противиться ему бессмысленно, можно погубить корабль».
Посему он благословил дочь на поступление в балетную школу, но чрезвычайно скучал по своей любимице в её отсутствие.
За ужином Лизонька была подавлена, и даже долгожданная встреча с отцом не смогла оживить её. Она до сих пор не могла смириться с тем, что не была определена в третье отделение как лучшая воспитанница класса, и ко всему прочему чувствовала себя ужасно гадко из-за своей несдержанности, которой несказанно огорчила свою маменьку.
Папенька же, казалось, не замечал невесёлого облика дочери, и Лиза была благодарна маме, что та не сообщила ему о её недостойном поведении.
Он много расспрашивал её об успехах, беспокоился, не переутомляется ли она на занятиях, ведь выглядит усталой, не слишком ли усердствуют надзиратели школы. Расспрашивал он и о прошедших испытаниях. Но, в отличие от Лизы, ему было и того довольно, что она одна из первых в классе.
4
Детей в сочельник укладывали обыкновенно рано. Петрушу уже отвели в постель. Лизе, как правило, ещё дозволялось побыть с родителями подольше; но сейчас она была очень утомлена и расстроена, поэтому маменька спешила уложить её пораньше. Она жестом отпустила гувернантку и сама повела дочь в детскую.
За ними, торжественно подняв хвост, вышагивал большой пушистый черно-белый кот. Это был любимый кот Лизы – Махропа. Его, когда он был ещё котёнком, подарил дочке отец. До поступления в училище Лиза не отходила от своего любимца; теперь же видела его нечасто, а уж играла с ним и того реже. Обычно Махропе не разрешалось ночевать в детской, но сейчас маменька позволила ему остаться в спальне с Лизой. Необычайно довольный, он забрался на постель и устроился поверх одеяла раньше, чем Лиза улеглась сама.
Маменька помогла ей раздеться и удобно устроиться в постели. Затем, присев на краешек кровати, начала разговор:
– Ну, что же, Лиза, расскажи-ка, как проходил экзамен. Хорошо ли ты танцевала? Довольна ли была комиссия? Что сказал господин Иогансон?
Лиза глубоко вздохнула, приготовляясь быть сдержанной и не заплакать вновь, и начала рассказывать:
– Да, маменька, я танцевала хорошо. Я это наверное знаю: я же видела, как смотрели на меня господа члены комиссии. Они улыбались, что-то восторженно шептали друг другу. А когда я закончила, один из преподавателей третьего отделения выкрикнул «браво» и все захлопали. Господин Иогансон подошёл ко мне, погладил по плечу и сказал: «Исключительно хорошо, мадемуазель Арсеньева», – а потом повторил ещё раз: «Исключительно хорошо, очень чисто».
– Ну, а потом?
– А потом
