задремала. Пусть календари меняются без нее, ей надо спать, спаать… Сквозь сон ей мерещилось, что какие-то маленькие, черные как сажа мальчики с белыми слепыми глазами ходят в темноте по квартире, ищут что-то плохое, что остается после ссор и свар, но родителей нет, младших нет, и черные белоглазые ничего не найдут. И ее не найдут, потому что она спит… Бабушка Дина говорила, мол, все хорошие, когда спят… Надо только не шевелиться. Тогда белоглазые ее не заметят.
Только утром, наливая в чай молока, она поняла, что родители так и не позвонили, с новым годом не поздравили. А сейчас спят, наверно, что их беспокоить. За окном стояло просторное, безлюдное, с розовым краешком неба новенькое утро. Подморозило чуточку, присыпало снежком. Мишка сладко зевнула, чувствуя, как все тело радуется, что оно наконец-то выспалось. И варенье клубничное можно есть, сколько хочешь, и никакая Катька не ноет: «Мам, она все одна сожрала совсем!», и Митька не тырит из-под руки последнюю печенину.
В детской она включила огоньки на елке, построила палатку из одеял, как в детстве, когда Катька еще сидела в манеже, а Митьки и вовсе не было, набросала туда подушек и устроилась там так, чтобы немножко видно елку с огоньками и можно представлять, что палатка стоит в волшебном лесу сплошь из новогодних елок. В палатке стало душно, тепло и сонно, и она еще немножко поспала, даже сквозь дрему чувствуя счастье, что никто не придет и не заорет: «Что это ты тут нагородила, дура, убирай по местам, и так в доме черт знает что, иди мой пол, иди мой посуду, иди за хлебом, иди вынеси мусор!» Разбудило ее сообщение от мамы: «С наступившим, ты как?» Мишка написала: «Нормально», вылезла из палатки, сфотографировала страничку из учебника алгебры и отправила вдогонку. Вот они там едят мандарины и гуляют, и у них, в ста километрах от города, может даже снег есть, а она тут с этой алгеброй наедине… «Сама виновата, – ответила мама. – Смотри мне, чтоб никаких подружек не приглашать!» Как будто у нее есть эти подружки. Раньше были, да… До лета. Но сейчас нет сил их терпеть. А у них, наверное, нет сил терпеть ее. Да им и стыдно дружить с двоечницей.
Мишка полистала учебник – надо заниматься, да… Хотя б чтоб не получилось, что она наврала маме. Но не с алгебры же этой ужасной начинать. Нашла учебник литературы, залезла с ним в палатку и стала учить стихи Пушкина. Выучила. Прочитала весь учебник; поспала. Вылезла покушать, а за едой читала «Евгения Онегина», попутно засылая гуглу запросы насчет непонятных фраз вроде: «…и ей он посвятил своей цевницы первый стон». Оказалось, цевница – это лира поэтическая… За окном лило, уличные огни дрожали в каплях на стекле. Дочитала книжку, устала от переживаний и час, наверное, валялась под елкой, следя за помаргивающими цветными огоньками и размышляя, хотелось бы ей вот так, как Татьяна, влюбиться в этого дурака Онегина, который столько лет спустя сам пристал к ней со своей несчастной страстью. И на кой Татьяне было вообще в кого-то влюбляться? Гуляй себе по усадьбе,
