Твоё отношение. Я ведь для тебя всё это делал, чтоб ты по-другому жить стала, в другом во всём… А потом понял: не в этом дело – что б я ни сделал, ты такая же… Ко мне… Думал, ты Юру слабым считаешь, хотя он такой… крепкий… был, поэтому так его… как с маленьким. А я сильный, дескать… Нет, не так, не это… Просто его ты любишь, мама, а меня – нет. Видно же, когда любят, а когда не любят. Терпят. Меня ты терпишь. Но я ведь не этого… Мне не это нужно.
– Да люблю я тебя, господи! – Мама бросила картошку в раковину. – Что за истерика? Люблю. А Юрка – у него видишь как всё случилось. Ему действительно поддержка нужна. А кто его поддержит?
– Поддержка – это одно. Это другое совсем… Я просто вижу, как ты на него смотришь, как всегда на его сторону, если что… Ты с ним всегда.
Аркадий привалился к стене – боялся, что упадёт. Ноги сделались совсем слабыми. Мама снова взяла картошку, заскобила; нож сдирал и шкурку, и уже очищенное.
– Ну да, – согласилась, – с ним. Он здесь всю жизнь. Рядом.
– Я не про то.
– А про что?
– Про любовь.
– Заладил. Мне никто про любовь эту не говорил, так с чего я должна…
– Не обязательно говорить. Любят и без слов. Я вижу, что Юрия ты любишь, а меня…
Что-то не позволило ему договорить, повторить это «нет». Наверное, лицо мамы – такого выражения Аркадий ещё не видел… Она отчётливо и мучительно пыталась проникнуть в то, о чём говорит младший сын, в чём её упрекает. Может, копалась в себе, ворошила прошлое, чтобы ответить, – не отмахнуться словами, а действительно ответить. Объяснить ему и себе, почему же так. И Аркадий замолчал, боясь разрушить это её состояние.
– Ты другой, – сказала. – Юрка – он мужик. И всегда им был, даже когда в пелёнках лежал. А ты, Аркаша…
«Аркаша» упало ему на душу, как горячая капля.
– Другой ты, не такой. Чужой какой-то. Как… ну, как не мой сын. Но, – мама спохватилась, – мой, я знаю, вижу. Ты на своего отца очень похож. И он другой был, не как все, и ты… И взгляд другой, и всё. Движения, запах. Немужик, понимаешь? Немужик… И я не знаю, как с тобой. Как относиться, говорить что. Юрка понятный, а ты… И ни семьи, ни детей. И вот я не знаю… сердцу, народ правильно говорит, не прикажешь. Уж извини, но не прикажешь себе ведь.
Последних слов Аркадий уже не слышал – в голове билось это «немужик». Странное, непривычное, уродливое. Билось, постепенно входя глубже и глубже, как тупой гвоздь. «Немужик… немужик… немужик… немужик…»
Вышел из кухни. Постоял, часто моргая, оглядел зал, будто видел его в первый раз. Тесный, убогий, нечистый. Подумалось: «Что я требую от них, какой любви?» Шагнул широко, как через яму, в прихожую. Снова постоял, потрогал высокий – ему почти по пояс – чемодан. Там сыр, колбаски – надо их в холодильник…
Стал обуваться.
– Ты куда? – за спиной оказалась мама.
– Я… пройдусь немного… посмотрю…
– Недолго
