из-за деревьев, приблизился и сел рядом. Костик уставился на меня с испугом. Я зевнул, долго и протяжно, вывалил язык и стал выглядеть мило и безопасно.
Не знаю, узнал он меня или нет. Для людей мы все на одну физиономию, разницы в нас не больше, чем в валенках одной фабрики. Но если и не узнал, то не испугался. Смотрел на меня спокойно, кажется, даже был мне рад.
Встречи, однако, не ожидал. Почему Пугливый, почему не Циркач?
А потому.
Но рассиживаться было нечего, Костик это понимал тоже, он поднялся и тут же сел снова, поморщился, задрал штанину. От колена спускался широкий разрез, стекло разрезало кожу, но прошло удачно, по кости, там, где почти нет мяса и мало сосудов, кровь текла, но не очень сильно, действительно повезло. А может, и нет, кто его знает, рана вроде чистая, но на самом деле, кто его знает… Человек существо нежное, может помереть от ржавого гвоздя, так что загадывать не стоит.
Костик всхлипнул, достал из рюкзака аптечку. Все-таки он солидный человек оказался – прихватил все, что надо. Сначала полил порез перекисью водорода. Рана запузырилась и зашипела, и в носу от перекиси у меня зачесалось, так что я не удержался и чихнул. Перекись – это здорово, пузырение грязь из раны вымоет, а водород, кажется, обеззараживает. Когда пузыриться перестало, Костик протер рану салфеткой, после чего водородную процедуру повторил, во второй раз шипело меньше. Костик вздохнул и достал пузырек с йодом. Долго отвинчивал крышку, потом плюнул и открутил зубами. Йод не зашипел. Зато зашипел Костик, скривился и принялся дуть на рану и скрипеть челюстями. Костик вздохнул и стал обматывать ногу бинтом.
Тут у Костика возникли проблемы, для заматывания нужен опыт, а его у Костика не имелось. Он обматывал ногу вкривь и вкось, получился кокон, на который с трудом налезла штанина. Сделал шаг, и тут же сморщился от боли, и плюхнулся обратно на кочку.
А я смотрел и ничего не мог сделать. Ни помочь, ни подсказать. И морда моя могла выражать лишь два чувства – подобострастие и равнодушие. Изображать подобострастие в данной ситуации было глупо.
Костик попробовал подняться снова, и снова свалился, и почти сразу заплакал, громко, навзрыд, почти захлебываясь. И плакал долго, не мог никак остановиться, наверное, вспоминал, а когда остановился, то сказал:
– Надо на север уходить, – сказал он. – Папа говорил… На север.
Он снова заплакал. На север. Это правильно.
Я терпеливо ждал. Ничего, проплачется, успокоится, люди не могут плакать бесконечно, у них просто физически не хватает слез, они заканчиваются гораздо раньше, чем плакательное настроение. Мальчишка на самом деле скоро успокоился, но это тоже выглядело невесело – он сидел и смотрел в одну точку, только тер красные щеки. А потом стал рассказывать.
Про то, что сначала все шло по-старому. Он вернулся из лагеря домой, и родители стали собираться в Турцию, потому что вокруг города было неспокойно, пропадали люди, и никто не мог их найти. Стали поговаривать о солнечном безумии,
