батюшка, хворает! – Васька поймал цареву руку, облобызал. – Стар стал, немощен. По дому без чужой помощи почти и не передвигается. Только если холопья поддерживают.
– Я тоже хвораю, – негромко произнес Иван Васильевич. – Но молюсь, денно и нощно, оттого и живой пока. Потому что молитва излечивает почище иных лекарей и знахарей.
– Истинно, государь. Истинно! – залепетал Васька, пробуждаясь к жизни.
Боярин чувствовал себя словно на угольях. Знал, что царево настроение переменчиво, как ветер в знойной пустыне, и он молил Бога, чтобы поскорее оказаться подальше от этих полатей.
– Не знаю почему, но Бог подсказывает мне, что и вправду оболган ты… – Иван Васильевич задумчиво теребил маленькую, клинышком, бородку, не спуская горячего взгляда с Васьки. Тому опять стало худо, да так сильно, что свело низ живота. – Надо бы тебя, конечно, в железа заковать, чтобы впредь не бегал от моих слуг. Ну, да ладно… Прощаю… От притеснения ляхов ты будешь освобожден. А за верность – вознагражден! – Царь стянул с безымянного пальца рубиновый перстень.
Тот вздрогнул, еще не до конца веря, что царь сменил гнев на милость. Хотел опять бухнуться на колени, но царь схватил сильными пальцами за плечо, притянул к себе.
– Впредь служи верно. Тогда и ты, и весь род твой в достатке будет и в довольстве… Теперь ступай.
Васька поднялся, еще раз поклонился царю и несмело, пятясь задом, выскользнул из полатей. Вельский проводил его внимательным взглядом. Подумал, что повезло Ваське, он и не предвидел такого, на что уж хорошо царя знал. Государь становится все более непредсказуем и… опасен. Надо держать ухо востро. Иначе и уши потеряешь, и голову.
Иван Васильевич расстегнул ворох рубахи.
– Что-то душно здесь. Дышать нечем. Богдан, вели запрягать, поедем в Ростов. Устал я, отдохнуть хочу.
Через мгновение весь дворец наполнился шумом и гамом, напомнив потревоженный улей. Забегали холопы, таская съестные припасы и нагружая телеги; конюхи выводили всхрапывающих, бьющих от нетерпения копытом коней; тут же псари едва сдерживали на длинных поводках гончих псов с вытянутыми мордами и тонкими, но мускулистыми ногами. Боярские дети в алых, расшитых золотом кафтанах садились на коней, весело перекидываясь озорным словцом. Отдельной сотней выстроились опричники – личная гвардия царя. На поясе у каждого с одной стороны висела метла, а с другой оскаленная собачья морда – символы опричной власти. В расписную, запряженную тройкой лошадей повозку шумной гурьбой садились разбитные девицы, призванные развлекать царя и его ближних людей.
Все были возбуждены и горели желанием поскорее вырваться из шумного города. Туда, на волю, где ждут утехи и развлечения, на которые так горазд государь.
Василий на все на это смотрел со стороны, пробираясь, словно тать, к воротам. Палец жег царев подарок, но снимать его не решался, а руку от греха спрятал за пазуху. У самых ворот услышал строгий окрик:
– Куда прешь,
