выносить свои вердикты? Ты что – судья? Представитель небесной фемиды? Народный мститель?
– Нет, я просто ненавижу несправедливость, ненавижу подлость.
– Ну, вот и ненавидь себе, пожалуйста, кто ж тебе мешает? Всяких там бомжей, пролетариев общежитских, проституток с трассы. У тебя это хорошо получается, видел как ты по телевизору распинаешься. А от сына моего отстань, понял? Если еще раз подойдешь близко…
– Подойду, – перебил его Миша, – подойду. Буду снимать его, буду обо всех его мерзостях сообщать, буду за каждым шагом его следить.
– Слушай, парень, похоже, ты не понимаешь, с кем имеешь дело.
– Прекрасно понимаю, – Мишу охватила такая ярость, что ему уже было все равно, что с ним будет, – вы достойный отец своего сына.
Сенин ничего не ответил, откинулся в кресле, прищурился, потом позвал:
– Стас!
Стас вошел мгновенно, видно стоял за дверью.
– Отвезите молодого человека домой, – сказал Сенин.
– Вот возьми, – Стас протянул Мише черный пакет. Миша приоткрыл его и на дне пакета увидел свой фотоаппарат и телефон.
– И вот это тоже тебе, – сказал Бульдог и со всего размаху врезал Мише под дых, – от Германа Олеговича и от меня лично.
* * *
– Ты почему не спишь, сынок?
– Не спится, мама.
– И за компьютером не сидишь, как обычно, – Мама присела на край дивана, потрепала Мишу по волосам. – Случилось что-нибудь?
– Ничего не случилось. Все в порядке.
– Но ведь я вижу. И синяки опять. Ты даже в детстве так не дрался. Расскажи мне, что происходит? Я очень волнуюсь.
– Да нечего рассказывать, мамочка, – Миша привстал на постели. – Обычные рабочие дни. А то, что физиономия в синяках – так это издержки профессии. Кому ж понравится, что его фотографируют в самом непотребном виде? Вот и бьют… Только не говори мне, чтобы я нашел другую работу. Не сейчас, прошу тебя.
– Хорошо, не буду, – вздыхает мама, – а давай-ка лучше мы с тобой чаю попьем. Я печенье испекла – очень вкусное.
– Нет, мама, не хочется.
– Ну, как знаешь, сыночек. Не переживай так сильно, и постарайся заснуть. Хорошо?
– Спокойной ночи, мама.
– Спокойной ночи.
Мама укрыла его, подоткнула ему одеяло, как в детстве, еще раз погладила по голове.
– Послушай, мам, – окликнул он ее, когда она уже скрылась за ширмой. – Почему мы никогда не говорим об отце?
За ширмой несколько минут было тихо
– А что о нем говорить, Миша? Я не знаю, о чем говорить… Все, что нужно было, я тебе рассказала.
– Ты, правда, не знаешь, где он сейчас?
Он слышит, как мама вздыхает.
– Может быть, мы не будем об этом говорить? Это не очень легко… Я ведь тебе уже рассказывала… Правда, ты был еще маленьким, наверное,
