style="font-size:15px;"> – Что?.. Кого-с? Герцена?! – Тарас Петрович с великим изумлением посмотрел на Павла как на отрезанный уже ломоть, потом гневно – на Елизавету Ивановну (и даже маленькому Глебушке достался негодующий взгляд отца), отшвырнул салфетку и сердито засопел. И этакое ретроградство ему приходится терпеть в собственном доме, от своего пасынка!
– Да я, милостивый государь, знаю Герцена наизусть с пеленок! – загремел он и с пафосом продекламировал:
Да будет проклят этот край,
Где я родился невзначай!
Уйду, чтоб в каждое мгновенье
В стране чужой я мог казнить
Мою страну, где больно жить.
– Это Огарев, – тихо поправил отчима Павел.
– Ну да, Огарев, какая разница! Они все ненавидели Россию!
– Как же это можно ненавидеть свою страну? – не сдавался пасынок.
– Да потому что эта страна – урод, милостивый государь! Понятно вам это? У-род! В семье, как говорится, не без урода, – со значением произнес Тарас Петрович. – Вот и Россия наша – такой же урод среди всех цивилизованных народов Европы! – выкатывал глаза на пасынка и брызгал слюной профессор.
У Глебушки, больше всего на свете боявшегося папочкиной сердитости, уже давно переполнились глаза слезами. Он уткнулся лицом в тарелку и изо всех сил крепился, чтоб не зареветь.
– Тарас Петрович… Павел… прекратите за столом свой политический диспут! У нас сегодня ваш любимый пирог, – пробовала отвлечь мужчин бедная Елизавета Ивановна. – Евдокия, – обратилась она к кухарке, – подавай самовар.
Чай пили молча. И даже обожаемый всеми домашними вишневый пирог не мог успокоить разбушевавшиеся страсти. Маленький Глебушка сидел как мышка и старался незаметно от всех выковыривать ягодки, Павел не столько ел, сколько задумчиво отщипывал и крошил на тарелке маленькие кусочки пропекшегося румяного теста, и только аппетит Тараса Петровича, несмотря на идеологические нестроения в семье, не потерпел ни малейшего материального ущерба.
Утешившись двумя громадными порциями пирога, Тарас Петрович снова впал в ностальгическое благодушие и, не обращаясь ни к кому в особенности, предался умилительному воспоминанию.
– Мне было примерно столько же лет, как тебе, Павел, когда на всю страну прогремел выстрел, перевернувший жизнь целого поколения, – задушевно начал профессор. – Это был не первый выстрел в самодержавие и, как мы теперь знаем, далеко не последний. Но это был первый залп, одобренный всем русским обществом. Да что я говорю: «одобренный»! Не «одобренный», а вызвавший восторг, восхищение, страстное желание подражать! Имя этого народного героя, вернее героини, ибо я говорю о женщине, о великой женщине, о женщине бесстрашного огненного сердца, – Вера Ивановна Засулич! Вера Засулич выстрелила в генерала Трепова, позволившего поднять руку на беззащитного арестанта! И – о чудо! – один лишь несмертельный выстрел этой молодой хрупкой
