пуховика выпала недопитая бутылка, покатилась криво по полу…
– Наверное, смерть была легкая… умерла, как в наркозе, – зачем-то сказал Бяка, вглядываясь в почерневшее, каменное лицо покойной.
– Заткнись, урод! – вдруг затрясся, сверкнув глазами, Игорек, поднял бутылку с пола, отвинтил крышку зубами и выпил залпом до дна.
С того дня Бяка стал почему-то побаиваться Игорька. А Тонька после простеньких, тихих похорон с укором сказала:
– Мог бы и в дом тогда Таисию перенести.
А весной, в жаркий, синий апрельский день, когда Бяка неожиданно вернулся с поля, где подсевал клевер, за новой порцией семян, он застал Тоньку с Игорьком в постели. Что-то удержало его бить калеку, да и сверкнувшие тогда, после смерти матери, ненавистью глаза Игорька – краткий миг восстания раба – запомнились, не схватился бы за нож… В клокочущей ярости, с трудом сдерживаясь, он отследил, пока Игорек оденется, обует, постукивая пятками в пол, ссохшиеся кирзовые сапоги, а затем сгреб его за шиворот и спустил пинками с крыльца:
– Чтоб духу твоего здесь больше не было, козел!
К дочери вернулся, прихватив в сенях, сто лет там висевший на гвоздике, никому не нужный приводной ремень с комбайна.
– Потаскуха! С кем связалась! – схватил Тоньку за жиденькие, мелким бесом завитые волосенки, оторвал от подушки, занес руку для удара.
– Бей! – закричала Тонька, закрывая глаза рукой. – Хоть насмерть убей, не боюсь! А его прогонишь, удавлюсь! Среди твоих грязных свиней удавлюсь! – И зарыдала, кривя свое и без того некрасивое, большеротое, круглое лицо: – Мамку заморил, теперь мне жизни не даешь!
Бяка разжал пятерню, легким толчком с удивлением оттолкнул голову Тоньки:
– Что, что я сделал с матерью?
– Что слышал! – кульком упала Тонька в подушку, вздрагивая в рыданиях голыми, мясистыми, усеянными рыжими веснушками плечами.
Бяка неприязненно прикрыл спину дочери толстым, засаленным одеялом, не решился и погладить Тоньку по волосам – обида вдруг взяла его.
– Мы с матерью жили дружно… вместе дом поднимали. – Голос Бяки задрожал. – Врачи-коновалы погубили ее… и всего-то было воспаление легких.
Тонька затихла, прислушиваясь. Бяка все-таки осторожно погладил ее по голове:
– Вот так-то, доча… А он тебе не пара… сама же знаешь. Вот и подумай, к чему все это приведет! – Бяка присел на край кровати, примирительно встряхнул через одеяло плечо дочери.
– Пара не пара, а лучше мне здесь не найти! – выпрямилась на постели Тонька, прикрываясь и вытирая слезы одеялом. – В клубе на меня никто внимания не обращает, все вон худенькие, а я… как корова!
– Ну зачем так сразу – «как корова»! Ты симпатичная, крупная… кому-то и такие нужны, – миролюбиво сказал Бяка, зачищая ногтем присохшую грязь
