и переливчатая, выходила из ее живота, заканчиваясь в животе астрального тела. Нить была хоть и прозрачной, но крепкой. Пуэлла чувствовала, как она слабо натягивается, когда чья-то мягкая рука подтолкнула ее вперед, и астральное тело полетело, будто птица, над застывшими в тишине рядами.
– Очень хорошо, – услышала Пуэлла голос Шиа-Мир; ее физическое и астральное тела стояли рядом, но при этом и первое, и второе функционировало. – Молодцы. А теперь попытайтесь повторить за мною…
Помоги.
Пуэлла вздрогнула; этот голос будто бы шел изнутри, сливался с ее истинным «я», углублялся в самую душу. Ее астральная проекция взвилась к потолку, затем – крутанулась в воздухе и стремглав ринулась куда-то вперед, сквозь стены и потолки, взад-вперед-вверх-вниз, не разбирая направления.
Помоги…
Она увидела зал суда, залитый кровью. Увидела, как тощий альбинос со слипшимися белыми волосами, испачканный и грязный, стоял у стены, с ужасом глядя на собственную рану и на кровь, растекающуюся по ткани одеяния на животе. Золотая серьга блестела в левом ухе, лицо искажал широченный оскал. Внезапно незнакомец словно увидел ее и потянул навстречу перепачканные в крови тонкие руки. Она увидела длинные черные ногти на худых пальцах, белых, будто мрамор, ощутила их ледяное прикосновение… но затем раздался шелест крыльев, и Пуэлла полетела назад, в белую разверстую бездну, зубастую и безликую, как ночной кошмар.
Все, что тебе требуется…
Теперь она стояла в комнате – в той самой, маленькой и красной, наполненной книгами – и глядела на белого ворона, бившегося о прутья клетки. Он поднял на нее светло-розовые глаза, что-то прокаркал. Девушка попыталась открыть дверцу, но ничего не вышло: она была зачарована, проклята, заперта. У жалкой отличницы из шиккской школы не было и шанса сломать такой мощный заговор.
Потому что к разрешенной в миру бытовой магии он не имел никакого отношения.
…это сложить воедино все кусочки пазла.
Лицо мамы было безмятежным и тихим, как водная гладь. Ее было неловко даже называть мертвой – та словно спала, лежа на алтаре. С ней и с отцом пришли прощаться всем городком. Пятилетняя Пуэлла громко плакала, прижимаясь к юбке бабушки.
Отец был бледным и каким-то распухшим, его лицо посинело и чуточку исказилось. А мама… златоволосая, розовощекая, она казалась спящей – только вот не дышала больше. Пуэлла закрыла личико ручонками, и мягкая ладонь дайры Лакрим коснулась ее желтых кудряшек.
– Все хорошо, внученька. У тебя есть я.
Просто вспомни все, что было!
Мама мягко прижала ее к груди, баюкая, будто игрушку.
– Однажды меня не станет, – сказала она печально, – и ты никогда даже не припомнишь этот разговор. Да что уж там, ты и сейчас-то меня вряд ли понимаешь! – она рассмеялась сквозь слезы. – И все же… и все же я хочу попросить тебя о понимании. Пожалуйста, не злись на меня. Я люблю тебя, Пуэлла.
Ну же, копай
