жизнь сложилась. У других не складывалась. Или складывалась не очень. В медицинский П. Уралов поступил, скажем, с третьей попытки, в середине учебы от него залетела девушка, жениться на которой он никак не хотел, она от него требовала, он от нее бегал, тогда она наслала на него брата, брат был из отвязных, переломал с дружбанами П. Уралову уйму костей на лице, на конечностях – П. Уралов пролежал полгода в больнице, пришлось взять академический, да еще суд… года три ушло у него, чтобы выкарабкаться из трясины, в которую затянуло.
И вот, случай ли с другом, другие ли какие вокруг случаи по мелочам, или все вместе, но мало-помалу в Вадиме Б. выработалось такое чувство – нетерпимости ко всякой неряшливости в жизни. Во всем. В отношениях с людьми. В своем собственном поведении. Дома, в семье. На работе. Да просто на дороге, когда ведешь машину. Не подсекай, не прыгай из ряда в ряд, занесло в пробку – стой, наберись терпения, тем более что сейчас столько всяких гаджетов появилось: найдешь, чем занять себя. Порядок! Это слово у него стало любимым. Все беды человеческого рода оттого, что человек живет беспорядочно, постоянно и даже словно бы с неким упоением нарушая установленные правила. Соблюдай их – всего лишь соблюдай! – поддерживай порядок в отношениях, делах – во всем! – и жизнь будет ясной, справедливой и счастливой.
И кредо его работало. Ему всего лишь подходило к тридцати, а он уже был начальником отдела, к чему другие вокруг шли всю жизнь, добивались своих должностей за десяток лет перед пенсией. У него был отдельный кабинет, не роскошный, но дай ему кто роскошный – он бы от него отказался: кабинет должен быть местом работы, а не сибаритского препровождения времени, его рабочий стол, стол для совещаний, стол для переговорной техники, крутящееся рабочее кресло, стулья, два стеллажа для необходимых документов – и все, ни единой лишней вещи не было у него в кабинете. И на его рабочем столе тоже был неизменный, заведенный им с первого дня, как сел за него, порядок: письменный прибор с двумя ручками, шариковой и чернильной, ежедневник поодаль, лампа, планшет, убиравшийся на ночь в ящик, – и все, никаких финтифлюшек, пустыня Сахара, не стол. И ничего ненужного в ящиках. Только служебные бумаги, стопочка чистой бумаги на всякий случай, гаджет, который сейчас его интересовал, кожаная папка, в которой возил домой бумаги, когда возникала нужда. Честен и прям он был с подчиненными, не позволяя себе никогда срываться на крик, как это делал вокруг чуть не каждый его уровня, – и подчиненные в большинстве, чувствовал он, платили ему ответной монетой честности и прямоты: не подводили, старались понять его и старались выполнить свою работу так, чтобы потом ему не пришлось бы их упрекать.
Но в тот день, когда это произошло, он сорвался. Редчайший случай, но говорят же: и на старуху бывает поруха. Эта особа из его отдела была из тех, кто не относился к большинству. Муж ее работал в министерстве изрядным начальником, она спущена на свое место прямо оттуда, из министерских высот, ни потребуй от нее, ни приструни, и все ее
