ордена с медалями на показ носить, они их только по большим праздникам одевают и на это, как его… А! Тождественное построение!
Глеб хмыкнул. Он бы может и одел, но полковой интендант не озаботился пересылкой наград. А тождественное построение – это вообще писк! Будет что в части рассказать. Он сел за стол, мельком бросив взгляд на коммуникатор, до посадки оставалось еще четырнадцать минут, вполне достаточно, чтобы с удовольствием и не торопясь выпить кофе. А вообще интересно, с чего это вдруг его наградить решили, да еще американцы и в новостях об этом раструбили. Ладно, пожуем – увидим. Пожуем, пожуем, эх, наверное, зря он пирожок не взял. Ну да теперь уже не успеть, не жевать же на ходу. В Пскове перекушу, решил Глеб и, сбросив чашку в утилизатор, направился на посадку.
***
Кроме Грустинина в Псков направлялись еще два пассажира. Заходя в посадочный тамбур, Глеб провел коммуникатором рядом со считывателем, дождался зеленого сигнала и, преодолев еще метров двадцать, оказался на борту гравилета. Через пару минут мелодичный женский голос автоматики сообщил, что они отправляются, пункт следования город Псков, время в пути двадцать одна минута. Входной люк закрылся и гравилет начал набирать высоту. Как обычно набор высоты и последующее снижение в конечном пункте занимали львиную долю времени перелета. Чтобы скоротать ожидание Грустинин включил информационный канал и абсолютно неожиданно для себя задремал.
Ему приснился далекий две тысячи двадцать четвертый год. Приснилась его семья, мама, папа, старшие сестры. Вот только было очень странно, он одетый в форму, китель которой был буквально усыпан орденами и медалями, смотрел на родных снизу-вверх, как тогда, когда он был шестилетним мальчишкой. Папа с мамой стояли обнявшись, и с любовью и гордостью взирали на него с высока. Старшая сестра, студентка помахала рукой, улыбнулась и вновь уставилась в свой телефон. Только средняя сестра, не сильно отличавшаяся от него по росту, подошла, сурово осмотрела, поправила воротник кителя, сдула несуществующую пушинку и неожиданно сказала:
– Вырос. Возмужал. Но как был оболтусом, так и остался! Когда же ты, наконец, перестанешь от себя бегать и нас навестишь? Мама очень переживает!
Глеб попытался ответить, но у него перехватило дыхание. А сестра покачала головой и продолжила:
– Мы конечно все понимаем, служба. Но выбрался бы ты хоть раз на денек в Москву, может и тебе самому легче бы стало?
Грустинин проснулся от скрипа собственных зубов. Такие сны ему не снились уже очень давно, лет десять, а может и больше. И ни малейшего сожаления по этому поводу он не испытывал. После таких снов в душе становилось одновременно пусто и гадко, как будто в нее опустили миксер и все чувства, мысли и переживания превратили в однообразную кашицу с характерным цветом и запахом. И Москвы, вернее того, что от нее осталось, он избегал всеми силами по этой же причине. Если бы не случайность, он бы тоже остался там, среди десяти миллионов жертв первого удара чужих. И когда он был маленьким, уж поверьте, он бы все отдал, чтобы этого чуда не произошло, только
