легла рано, чуть позже двух, и в восемь уже проснулась – как ни странно, с ясной головой.
Люблю утро первого января. Москва кажется чистым альбомным листом – потому что выпавший снег еще не исхожен. Постапокалиптическая пустота и благодать.
Я вышла побродить, во дворе поиграла в снежки с чьими-то детьми, потом ненадолго вернулась к родителям, чтобы доесть пирожки с вишней, потом зарулила к Лере, моей лучшей подруге еще со студенческих лет.
Мы выпили шампанского, и я подарила ей мягчайший банный халат в инфантильный горошек, а она мне – подарочное издание «Камасутры» и корзинку, набитую имбирными пряниками.
Когда-то мы были самыми безалаберными студентками московского журфака, потом устроились работать в одну газету. Я – в отдел культуры (халявные пригласительные на премьеры, презентации, перспектива знакомства со знаменитостями, полнокровная светская жизнь – вернее, ее восхитительная иллюзия), Лера – в спортивный отдел (любовники с идеально прорисованными бицепсами, трицепсами и квадрицепсами; в ее постели побывали представители всех возможных сборных, даже шахматист). Мы были пленительными дурищами, которые вроде бы и находятся в перманентном ожидании чуда, но на деле и сами не знают, чего именно они хотят.
Нам было двадцать, и, уверовав в молодость вечную, мы щедро расшвыривали ее горстями, давали откусить кусочек всем желающим, топили в рюмке с двойной текилой.
Мы тратили ночи на танцульки, а нервы – на моральных садистов во всех их разновидностях. Мы копили на туфли, сама концепция которых не соответствовала нашему образу жизни, – на таких каблуках хорошо пройти по красной ковровой дорожке, выпорхнув из лимузина. Мы же были офисными рабочими лошадками, и каждый вечер заклеивали пластырем стигматы на пятках – символ нашей веры в священную взаимосвязь высоты каблука и уровня потенциального любовника. Это была добровольная инквизиторская пытка, которую мы принимали с гордостью и надеждой на то, что она принесет бонусы.
Забегая вперед, могу сказать, что единственным прямым бонусом было искривление костной ткани, которое Лера заработала к сорока, ей пришлось хирургическим путем исправлять «шишечки» на больших пальцах ног. Но тогда, в наши двадцать, мы были легкими, как сказочные феи, красивыми, мы много смеялись, много пили и много любили – правда, не «так» и не «тех».
Нам было двадцать пять, когда мы обе вдруг вспомнили, что являемся девочками, воспитанными в атмосфере, хоть и условной, но все-таки патриархальности.
С самого детства нам обеим внушалось, что женщина не может «состояться» (слово-то какое противное!) без того, чтобы выйти замуж и воспитать дитя. Сейчас я с улыбкой вспоминаю тот день, когда обнаружила первую морщинку на своем лице.
Мне иногда даже хочется хоть на минутку снова стать той девочкой, которая искренне верила, что ей принадлежит мир, а потом вдруг осознала, что отныне и во веки веков ее крем будет маркирован словом «антивозрастной». А у тех девочек, которые родились, когда
