он всегда отворачивался от нее и молчал. Дело в том, что однажды они крепко поругались. Он сделал ей замечание по поводу мусора, который она оставляла на полу, неаккуратно выбрасывая отходы в мусоропровод. Но она, истинная «арийка», возмутилась, что какой-то старик смеет ей что-то выговаривать, обозвала его старым ослом и почему-то пижоном. После того Виктор Николаевич перестал со мной здороваться, предпочитая дождаться другого лифта, нежели ехать с нами. Потому-то я и был удивлен его звонком, хотя ничуть не удивился просьбе прийти одному.
Я подошел к зеркалу, посмотрел на исхудавшее от треволнений лицо и вышел из квартиры. В тапочках. До его двери было несколько метров, которые я одолел за пару секунд, но дверь так резко открылась навстречу, что я чуть не врезался в нее всем телом.
На пороге стоял хозяин квартиры, одетый по всем канонам воинского устава. Я забыл сказать, что Виктор Николаевич был полковником в отставке. Кажется, пограничных или каких-то еще секретных войск, но, даже будучи на пенсии, он всегда одевался очень строго, хотя и в гражданскую, как сам ее называл, одежду. Сейчас же он был при полном параде, даже ордена висели, где им положено. В общем, настоящий полковник.
Он как-то по-детски поманил меня рукой, призывая двигаться чуть быстрее. Я вошел в квартиру, дверь тихо защелкнулась, и он, наклонившись ко мне, громким шепотом произнес:
– У нас мало времени, поэтому ничему не удивляйся, просто выслушай меня.
Увидев мои вскинутые брови, и не давая мне вставить ни слова, он продолжил:
– Не перебивай, а выводы сделаешь потом. Если они понадобятся.
Последняя фраза вышла слегка таинственной и немного грустной. Я выдержал половину Станиславского, на большее меня не хватило, и спросил, глядя ему прямо в глаза:
– Что случилось-то?
Он посмотрел на меня странным взглядом, в котором можно было прочитать и сомнение, и сожаление, и, наконец, решимость, после чего порывисто схватил меня за руку и потащил в комнату, другой рукой делая знаки, призывающие к молчанию. Я не сопротивлялся, так на меня подействовала вся необычность ситуации.
Честно говоря, я ожидал увидеть в комнате намыленную веревку или какие-то другие причиндалы для суицида, или, на совсем уж худой конец, чей-то труп, таким взволнованным показался мне сосед, но, к счастью, ничего такого в комнате не было. Обычный или, скажем, не обычный для меня порядок царил во всем. Даже стулья стояли ровной шеренгой, как взвод вымуштрованных солдат. Все вокруг блестело и сияло, словно бляхи у тех же солдат, и ни малейшего милого сердцу моему пятнышка пыли или упаси бог, соринки. Просто стерильнейшая в мире комната!
Николаевич жестом усадил меня в кресло, на которое я опустился, боясь, что ровно лежащая на нем ткань обязательно сомнется, и Виктор Николаевич разволнуется от этого еще больше. Увидев мою неуверенность, он слегка надавил на мое плечо, и я был вынужден упасть в кресло, отметив, что оказался прав. Покрывало,
