найти транспорт для доставки Рубена домой, на окраину города.
И тут он решительно так говорит:
– Сейчас девочки (это я и Аврора) на такси поедут в гостиницу. А мы, мужики, пойдем пешком.
Мадрид – не Лос-Анджелес, где все дороги покрыты асфальтом, гладким как зеркало. Мадрид – город, замощенный весьма исторической брусчаткой, а это значит, что кресло Рубена будет трясти немилосердно. Толкать кресло не надо, оно с электроприводом, так что не устанет никто, кроме самого Рубена. Но он был готов к тряске, а потом, как следствие, к жуткой боли. Потому что он – мужик. Ну и еще на минуточку испанский кабальеро, который не может ударить в грязь лицом перед дамами.
В последний момент служащие ресторана, у которых мы были последними посетителями (а выгнать нас было бы немилосердно), нашли какую-то подходящую машину, и мы избежали героизма.
У меня появилось со временем много друзей-приятелей, которые были инвалидами детства. Все они без исключения – люди сильные духом. С одним из них, колясочником Мишей, живущим в Новосибирске и регулярно наматывающим тысячи километров на необорудованной праворульной “тойоте” по не приспособленной для таких путешествий нашей стране, у меня был такой разговор.
– Миш, как ты считаешь, что больнее, что мучительнее для человека – не быть в состоянии ходить изначально или потерять эту способность в течение жизни?
Странный вопрос, да? Но для меня очень важный…
Мой друг Мишка Коваль – человек, живущий полной жизнью: дети, бизнес, любовь – отвечает:
– Потерять страшнее, чем никогда не иметь… Ты ведь знаешь, что ты потеряла.
А я думаю по-другому. Я-то это все попробовала. Я-то помню, как это было легко: танцевать, бегать, гонять на велосипеде.
– А мне кажется, больнее для человека ни разу в жизни этого кайфа не ощутить. У тебя же есть глаза, и ты видишь, как другие это делают. А сам не можешь. И не мог никогда. Но ты ведь знаешь, что судьба изначально обделила тебя…
И Миша, и я уверяли друг друга, что нам – ерунда, другому труднее.
Я старательно вспоминаю, когда именно со мной это началось. Ведь точно раньше, чем в 1999-м. Пожалуй, еще на десять лет раньше. В 1988 году в конце февраля я переболела гриппом. На улице начиналась весна. Дул теплый, влажный ветер, приносящий весенние запахи тающего снега. Бабушка – а это был последний год ее жизни – внимательно следила за тем, как я собираюсь в библиотеку. Я училась в аспирантуре.
– Шапку надень. Только после температуры, – подсказывала она.
Головные уборы я ненавидела с детства. Я, как многие прямоволосые девушки, всегда мечтала о пушистых, вьющихся волосах. Любая шапка, платок, берет тут же делали мои густые, блестящие волосы еще более гладкими. Я, естественно, фыркала с великим недовольством – “более прилизанными”.
Выйдя из подъезда и зайдя за угол, я спрятала свой красный, с черным околышем берет в карман. Чтоб бабушка не видела… Где были мои мозги? Взрослая ведь, замужем,
