в древнерусской литературе сюжет соблазнителя и соблазненного – один из любимых, ярче всего – в повести о Савве Грудцыне). Результатом этого наложения стала не «модель» антихриста, а оправдание его, точно так же, как Жуковским был оправдан Агасфер, а Леонидом Андреевым – Иуда. Антихрист Соловьева вызывает жалость, причем, совершенно в духе Достоевского: «Распни его, судия, а после пожалей…» Поэтому можно признать справедливым замечание Федотова, что Вл. Соловьев остался заложником Х1Х века. Да, но мы-то, на излете века ХХ-го, оказываемся заложниками как раз соловьевского антихриста!..
Что-то мешает нам трезво смотреть на нашего героя (в приведенной антологии статей об антихристе в наибольшем подчинении к соловьевскому мифу оказался А. Мацейна) – мы упорно продолжаем называть этого героя антихристом, согласно названию, хотя на всем протяжении повести, до узрения антихриста Иоанном, Соловьев именует героя как угодно, но только не антихристом. Если это обыкновенное лукавство философа, тогда все ясно; если это композиционное решение – «фигура узнавания» – тогда тоже все объяснимо. Но допустите, что в своем завещании Соловьев оставил нам сомнение – антихрист ли, или похожий на антихриста? Того ли так схематично казнили в финале?
Наконец, не окажется ли, что мы примем за разрушителя несчастного человека, пусть и «приютившего в себе дьявола», в то время как истинный антихрист будет стоять у нас за спиною?..
О ФИЛОСОФСКОЙ ЛИРИКЕ
К определению понятия (1995)
Глаз видит больше,
Чем сердце знает.
У. Блейк. Видения дщерей Альбиона
* * *
Прежде несколько разговоров, что позволительно для дневника, где только-только очерчивается тематический абрис.
Не так давно мне читала свои новые стихи А. К. По своей неосторожности, да из-за нарушения клятвы ничего не говорить о стихах своих друзей, я обронил: «философичная лирика»… На меня обиделись – пришлось оговориться, что, мол, я – дурак, и ничего не смыслю в высокой поэзии, «чистой поэзии», по выражению Стефана Малларме (пусть простит классик – я от него не в восторге).
А спор о философской лирике тогда не вышел.
Помог мой очень хороший друг, поэт, К. Бурков – на кухне, за чаем и водочкой. Когда-то, давным-давно, я говорил, что стихов его – не понимаю; мне бы что-нибудь попроще, не столь метаметафоричное, не с таким «загрузом» образности. Костя, наверное, до сих пор не знает, люблю я его стихи или нет. Я, впрочем, и сам не знаю. Писать его языком – упаси меня Бог.
Но вот теперь приходится ловить себя на мысли, что его образы четко отпечатаны в памяти, узаконены ею. Если это и была символическая игра мысле-образами, то игра предельна честная, азартная – в лучшем смысле этого слова (играть, чтобы убить время, –
