любила, и вдруг, совсем неожиданно для самой себя, перестает их любить. Это большею частью случается с досады и быстро внедряется в сердце, где нет ни религии, ни других руководящих правил, а все держалось на одном чувстве. Родительская жадность оскорбила чувство – и оно сразу выпадает, как цветной глазок из перстня. Глядеть больше не на что – надо все колечко снять и бросить куда-нибудь в запамятный ящик.
Иногда бывает даже и так, что девочки очень нежные начинают ненавидеть своих родителей, а над заветом их «вести себя честно» дерзко и нагло смеяться… Известна ведь сложенная на эту тему поговорка: «невинность соблюсти и капитал приобрести – невозможно». Так молодая девушка навсегда пропала для семьи и для себя, и весь небольшой доход, не в пору рано с нее начатый, – рано же кончается. Вместо того, чтобы долго быть полезною по мере сил своему семейству, – девушка бросает и думать о родных, а часто и знать их не хочет. Это довременно погибшее дитя теперь напоминает собою зеленый недозрелый плод, который сорвала варварская, бесхозяйственная рука. Наступает время, что о ней надо плакать, о ней надо жалеть, и вот родители пишут ей: «мы наслышались, как ты живешь и не по званию ходишь, но мы тебя так не благословляли, а всегда тебя учили: веди себя честно. И нынче тебя в том же благословляем и просим пришли нам кофию и чаю, и сахару, и денег тридцать рублей на починку платья, да относильных платьев сестрам». Отсюда на деревенских девушках появляются те алые, зеленые и голубые обноски, самый цвет которых на городской улице сверкает чем-то зазорным. Родители не обращают на это никакого внимания: они думают, что они вполне правы, что они всегда прекрасно поступали, – они только просили кофию и чаю, и денег, но всегда писали: «веди себя честно». Они нимало не повинны в том, если что-нибудь нечестное случилось с их дочкой… Они думали, что она может брать чай и кофий у хозяев или даром у лавочника, а «посылать деньги» она могла… так себе откуда-то…
Падение совершилось: это – ужасного значения шаг в жизни девушки, а между тем как он делается иногда легко и просто!
В числе корреспонденции, которые сделались мне известны в это короткое время, пока я слышу о заботах, клонящихся к тому, чтобы оцеломудрить наши города, – есть одна историйка, чрезвычайно характерная и трогательная по своей архаической простоте. В сановитом и очень достаточном, но простом по своим обычаям петербургском семействе в числе прислуги жила девочка шестнадцати лет, которую мы здесь назовем хоть Грушею. Она происходила из крестьян Петербургской губернии Ямбургского уезда и пришла в этот дом 14-ти лет. Здесь ей платили сначала 2 рубля в месяц, потом 3 и, наконец, 4 рубля; но главное – ее здесь любили и берегли, как свое дитя. Девочка жила как будто в родной семье, с тою разницею, что эта семья была более нравственная и более разумная, чем та родная семья, которая воспитала дитя в деревне. Груше строили платьица и обувь, стараясь сделать ей все хорошо и дешево; Груша жила в одной комнате с барышней и пила чай с няней,
