в тот вечер, когда она сидела на моей кровати, такая красивая, что от одного только воспоминания у меня слегка закружилась голова.
– Потому что я тщеславна и не могу этого сделать.
Я посмеялся: она произнесла это так, словно призналась в преступлении.
– Это правда. – Она оторвала голову от спинки дивана и посмотрела на меня. – Ты не знал этого обо мне, но я бессовестно тщеславна. Еще в детстве мне говорили, что у меня красивые волосы, и я решила, что чем больше у меня будет волос, тем красивее я буду. Теперь это кажется смешным и нелепым. В смысле, когда я надеваю джинсы, мне приходится вытаскивать волосы из-за пояса. Я знаю, что надо бы их отрезать, но это уже как болезнь. Каждый раз, когда кто-то восторгается моими волосами, я отращиваю их еще на дюйм. Скоро я буду на них наступать. – Она откинулась назад.
– Они такие красивые, твои волосы.
Она застонала.
– О нет, и ты туда же. Все кончится тем, что мне придется носить капюшон. И правда, надо бы их отрезать.
– Но ты этого не сделаешь.
– Не-а.
– А расплетешь их когда-нибудь для меня?
Она уселась поудобнее и скрестила ноги.
– Ты совсем не краснеешь. Как тебе это удается?
Она заметила? В самом начале нашего знакомства я постоянно краснел рядом с ней. Ей достаточно было взглянуть на меня, и мое лицо тут же вспыхивало. Но с недавних пор все изменилось. Сначала я думал, это из-за того, что я стал проводить много времени с Эрикой – как будто произошло выгорание от общения сразу с двумя красивыми девушками или что-то в этом роде, – но Эрика никогда не вызывала во мне таких чувств, как Джолин, даже в тот первый вечер. Джолин все так же подкалывала меня, но я перестал смущаться. Более того, я чувствовал что-то другое. И это не вгоняло меня в краску.
Мне стало стыдно от того, что мы так сблизились с Эрикой.
– Может, ты потеряла хватку. – Я присоединился к ней на диване.
– Это плохо.
– Для тебя, может, и плохо. А меня это не очень-то радовало.
– Но ты утратишь свое очарование, если станешь как все.
Я бросил на нее быстрый взгляд.
– Ты все еще считаешь меня милым?
Она вздохнула.
– Да, пожалуй. Но ты ведь будешь краснеть иногда, правда? Для меня? Если я соберусь расплести волосы, тебе придется зарумяниться. Хотя бы ушки, а?
Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, приподняв брови. Ее приоткрытые губы стали ярко-красными от леденца Atomic Fireball, который она сосала, пока стригла меня. Я мог бы наклониться и поцеловать ее. Я мог это сделать. Во рту у нее наверняка привкус корицы.
Даже если бы не раздался ее восторженный визг, я бы догадался, что лицо мое стало пунцовым.
Я не рискнул поцеловать ее.
Мы смотрели «Тупой и еще тупее» у нее в комнате, привалившись
