договоры на вооружение и обмундирование, которые, вероятно, были легитимными, но в данный момент ему неинтересны. Он развернулся, чтобы еще раз осмотреть сейф. Может, он что-нибудь там оставил? Нет. Он потер руками лицо. Думай. Думай.
Он заставил себя начать заново, медленно, медленно переворачивая каждый документ из стопки «просмотренное». И – вот оно, в самой середине стопки, письмо с адресом немецкой фабрики, а вот и еще одно, более свежее, датированное 5 августа 1914 года. Как он их пропустил? Он поднял их к окну и посмотрел на свет, который уже угасал. Он быстро прочел текст письма, составленный на ломаном английском. Он вернул в стопку более раннее письмо, а другое положил на промокашку. В нем стояло название немецкой компании, а также еще одной конторы в порту Роттердама. Он увидел знакомые слова – «ацетон» и «кордит», – этого было недостаточно, чтобы уничтожить его отца, но это было хорошее начало.
Он сел за стол и начал писать письмо Веронике, выдирая из блокнота листы промокашки и разрезая их на тонкие полосы, чтобы ничего нельзя было прочесть. Он сжег эти полоски в металлической урне. Он положил свое письмо, а также последнее из немецкой фирмы в конверт и запечатал его воском. Как мелодраматично. Но оно должно быть открыто, только если он погибнет или окончательно сойдет с ума, что теперь казалось вполне вероятным. Он рассмеялся. Надо было быть безумцем, чтобы предпочесть северную Францию Англии.
Он положил все остальное на место – так, как и было, – закрыл сейф, повесил на место картину и положил конверт в карман своей формы. Он вернулся к двери тем же путем, отпер ее и выскользнул в коридор. Его трясло, но это могло быть и не связано с мыслями об отце; это было то, что стало случаться с ним с монотонной регулярностью. Его успокаивало, что и Джек иногда трясся, когда они писали письма с соболезнованиями в землянке при свете свечи.
Одной из вещей, которые очень раздражали на передовой, было отсутствие банок, куда можно было бы воткнуть чертовы свечи. Капитан Оберона, Алан Бриджес, также сожалел, что снаряжение было таким ограниченным. «Стекло так легко бьется в эти дни», – говорил он, ворча на немецкую артиллерию, которая обычно очень грамотно выбирала позицию и сотрясала землю вокруг них, из-за чего банки со свечами разбивались и погружали их в полную темноту. «Матушке не понравится весь этот беспорядок», – и это было смешно, действительно и по-настоящему смешно, каждый раз, когда он говорил это.
Оберон направился к комнате сестры. На двери висела табличка «Леди Вероника». Тем не менее внутри находился Досточтимый Капитан Ричард Уильямс, который некоторое время назад вернулся с фронта с тяжелыми ранениями. Его выздоровление шло медленно, но теперь, под опекой своей жены, он чувствовал себя лучше и лучше с каждым днем. Он постучал очень тихо, зная, что Вер находится внизу и готовит жирный бульон, который может понадобиться тяжелораненым в любой момент дня и ночи. Он также был осведомлен, что в меню присутствовал ром, от которого, по его мнению,
