а уже темнело, когда мы с елкой к городу приближались, – выпалил я с мальчишеским задором. В эти минуты мне показалось, что мы – беспечные школьники. Но сколько тягот и забот обрушилось на нас в военные годы! Разве забудешь зашторенные окна класса, чернила из сажи, газетные обрывки вместо тетрадей? А после уроков оставались на сбор отряда. Особенно любили мы репетиции хора и инсценировки из военной жизни. И тут же всплыл образ нашего классного руководителя Софьи Яновны. Была она привлекательна, и ее обаяния хватало на всех, так что с занятий никто не убегал. Мы, мальчишки, тянулись к ней, как к матери, а о девчонках и говорить нечего. Строгость и доброта сливались в ней воедино, и мы, незаметно для самих себя, впитывали ценные, порой суровые, жизненные напутствия.
– Помнишь, Катенька, как мы готовились пойти в госпиталь к раненым с концертом? И ты первая сказала, что хорошо бы раненым молока топленого с пенками принести?
– Да я что-то уж и не помню. – И она смущенно поглядела на своего спутника. Тот нежно взял ее руку.
– Ты, Катенька, конечно, ты.
– Валь, а помнишь, как мы пришли в госпиталь? Вы, мальчишки, – в белых рубашках и красных галстуках, пели военные песни и читали стихи, а мы, девчонки, – в белоснежных халатах стояли в сторонке с четвертями топленого молока и с нетерпением ждали конца представления.
Раненые, которые не могли встать с кроватей, и те, кого принесли на носилках из других палат, подзывали нас к себе и пожимали нам руки. А когда мы пели, лица у всех были ласково-суровые, но в глазах отражалась радость. А потом нам долго аплодировали. От волнения и радости глаза наши сияли и были влажны от слез. После концерта Софья Яновна сказала:
– А теперь угощаем всех! Мы стали разливать молоко по стаканам и угощать воинов. И все дружно выпили… за победу! Когда мы с Катей обменивались воспоминаниями, мужчина с умилением смотрел на нас, как на детей.
– Кать, а помнишь, как мы навещали умирающего?
– Помню, как не помнить, – и она лукаво и в тоже время нежно посмотрела на своего спутника.
– Как мне его было жаль! Он такой молоденький был. И от молока-то он тогда отказался. Увидел, что мы чуть не плачем, нас стал подбадривать… Я слышал, ты потом ходила дежурить в госпиталь?
– Да…
– А тот… долго еще жил? – робко спросил я. – Ты его видела?
– А как же, видела, видела… и молоко топленое он у меня пил. – И озорно улыбаясь, добавила:
– Вот уже около тридцати лет смотрю на него… узнаешь? И она обняла сидящего рядом мужчину…
Георгий Бурцев
г. Москва
Миронов и Дуся
В стрелковой роте его считали странным, а во взводе и вовсе долго называли блаженным, до того дня, когда политрук под видом своего дня рождения налил ему стакан водки. Миронов был после наряда и очень
