и коль скоро в этот раз нужно было пожертвовать собственным домом, она была готова: она всегда знала, что придет время и Катя ее оберет как липку, – все они нынче такие. Вот и двоюродную сестру дети из дому на улицу выставили, скитается теперь по чужим людям. Ох-ох-ох… Плакала, конечно, и подругам жаловалась, но терпела. Теща так была воспитана, что считала – страдание человека возвышает.
И Катя плакала – когда пришлось оформить в дополнение ко всем текущим долгам два кредита с нулевым первым взносом: на новую плиту под свою зарплату и на холодильник – под мужнюю. Но ей было гораздо проще, чем теще, – Сергей был рядом, он смешил, и утешал, и говорил: «Потерпи, солнышко, всё образуется, трех месяцев не пройдет!». Это ужасно важно, когда кто-то смешит и утешает.
Поначалу Катя чувствовала себя странно. Все тридцать с хвостиком лет прожила она на одном месте, в одной квартире, в одном районе – и еще никогда не переезжала. Почти физическое ощущение, что все вокруг чужое, не отпускало ее ни на минуту, хотя, казалось бы, и обои сами выбирали, и потолки красили. В пустой гулкой квартире, где из семейной мебели оказался у них только надувной матрас, да и тот взятый на время, ей было поначалу как-то не по себе. Прежний запах затхлости ушел – теперь здесь пахло свежей краской и сладковатым клеем, весело и ново, но даже этого было ей мало. Впрочем, она была легкий человек и скоро нашла множество положительных моментов в нынешней ситуации. Здесь, на восточном побережье МКАД, все было дешевле, даже хлеб и зубная паста, и Катя мысленно ставила плюс – сейчас, как никогда раньше, приходилось экономить. В пустой квартире пыль не скапливалась по углам – не было того дивана или тумбочки, под которые она могла бы забиться серыми хлопьями, – и Катя снова ставила плюс, ведь пылесосом тоже пока не обзавелись. Так что к приезду Дарьки вполне притерлась. Сергей по числу переездов обогнал Катю всего на один пункт: до женитьбы он жил с родителями, после – с тещей и теперь был абсолютно счастлив. Впервые он чувствовал себя мужчиной, а не провинившимся подростком, которого, того гляди, заругают взрослые. Конечно, на работу им с Катей теперь было полтора часа с тремя пересадками, но это мелочи. Сергей уже намечтал и тот дом, и ту квартиру, куда они в ближайшее время переберутся насовсем и уж никому ничего не будут больше должны (кроме, конечно, Дарьки).
Хуже всего приходилось теще. С утра до вечера бедная женщина, брошенная и преданная собственной дочерью, обзванивала родственников и знакомых, ибо невыносимо было держать в себе накопившуюся обиду. Она рассказывала все как на духу, обстоятельно и долго, по временам немного всхлипывая и промакивая глаза уголком домашнего халата; каждый день вспоминались все новые подробности Катиного Ужасного Поступка, и кто-то из родственников и знакомых согласно гудел в трубку, что да, молодежь нынче пошла – не приведи господи – сколько ни дай, все им мало, дармоедам, а кто-то ужасался: Катя?! Да неужели? Такая была девочка славная, когда маленькая, – и послушная, и училась на
