провожал нас со светлой слезой:
– Вырастают…
Толкнул Мишку к вагонному трапу. И замер. Наверное, рифму нашел.
– С Богом, Михаил! Гммм… Михаил – коров доил. Эххх! В бабки там поиграйте. За меня. Обязательно!
Филимон заинтересовался:
– Каких коров? Какие бабки?
– В козны! – кричал уменьшающийся отец.
Филимон легко вскинул чемодан на полку. Баул загадочно хрустнул.
В других царствах в вагонах у каждого пассажира своя кабинка, вроде яйца, «киндер-сюрприза». У нас пока до этого удобства не дошли. У нас – отсеки. Как в подлодке.
Я сразу заскочила на верхнюю полку. Люблю наблюдать за народом.
Отче рассказывал, что раньше в поездах ездили с жареными курицами. Только сел в вагон, и сразу пергамент, в который кур заворачивают, долой. И тут же все угощали друг друга этой снедью. Искали штопор, выпивали и пели песню «Кондуктор не спешит, кондуктор понимает».
Время течет. Кур уже никто не ест. Это не то что немодно. Курятины зело хочется. Но за кур штрафуют. Есть же полезная пища, обеспеченная витаминами?!
Я повозмущалась.
– Это еще че, – потер руки робот Филимон, напичканный разными знаниями. – Чехову у нас тут было бы несдобровать. Его бы живо…
Филимон задумался. И выпалил странное слово:
– Его бы на цугундер… Жареных карасиков обожал. Но чтобы перед этим рыбки денек-другой в сливках бултыхались.
– Карасики… а…
Филимон, дурачась, кровожадно произнес:
– Застрелили бы из поганого ружья!
Я осторожно погладила Филимона по плечу:
– Это гумм…мманизм!
– Манизм, – эхом повторил Техус, Три Семерки, Филимон Васильевич.
У него, как у ацтека, имен куча.
И тут произошло. Они явились в фуражках, обвитых дубовыми листьями. Парень и девушка. С красными ртами, в красных шейных платках. Эти вочеловеченные карасики стали щупать пассажиров специальными сканерами, похожими на хоккейную клюшку. Проверяли: из какой нитки шит костюм и нет ли где овчины или, не дай Бог, песца.
Я читала в газете отца материал об этом. Заголовок «Полный писец».
Пришельцы-экологи стали приставать с вопросом: «Курятины хочется?.. Так себе, нет… Вызывает отвращение? Хочется? Нет? Коротко отвечайте!»
И совали в лицо перечницу – диктофон. Совали каждому. Люди морщились. Молчали. Терпели.
Братец же мой, Мишка, поёрзав на полке, не выдержал:
– Хоц-ца! Всего. Курицу. Павлина. Страусовую ногу.
Девушка позеленела, и, кажется, обрадовалась. Она, оправив кроваво красные плавники, вынула из сумочки палочку. Я знала, что это – глушитель воли.
Экологи выполняли свой план. Они решили, как отрубили, высадить Мишу на ближайшей станции.
– Что делать? Что делать? – кажется, эти слова слетели с моих губ.
Наш Филимон откликнулся:
– Кто
