такое было. По фамилии. А я ей, собрав всю свою нежность, и отвечаю:
– А чего вы, как тормоза отмороженные, опаздываете?
– Да я вообще не хотела приходить!
– Как это?
– А ты чего, не замечаешь ничего?
– Ты… Вы… накрасились… все. И платья одели! – а во рту прям засуха. Язык к нёбу липнет. А она так близко и ванилью с корицей пахнет… В голове турбина какая-то включилась.
– Накрасились… Скажешь тоже. Внимательно смотри! – и Вита лоб мне свой подставляет.
Тут я чуть в нокаут не ушел. Поплыло все перед глазами. И чувствую, растворяюсь. Совсем. Как ванилин в заварном креме. Если бы не Сева, который подскочил, совсем бы я улетел.
– Витек, ты зачем себе брови постригла? – и ржет.
– Дурак ты, Сева! Я их не стригла! Я их сожгла!
Смех Севин в чувства меня вернул. Я на землю опустился и спрашиваю:
– Как сожгла? Зачем?
– А ты не заметил что ли? – отвечает Вита.
– Нет!
– К маме моей на прием запишись!
Мама у нее врачом была. Офтальмологом. А папа военным. Капитаном ВМФ. Очень солидным. Сколько помню, он всегда на нас страх наводил… Мы к Вите из-за этого в гости боялись ходить. Но не об этом…
– Я, – говорит Вита, – торт «Зебра» печь стала. Время рассчитала. Все успеть должна была. Но мне муки не хватило. Пришлось в магазин бежать. Торт испекла. Собираться начала. Голову помыла. И тут Иришка приходит. По времени уже бежать надо! А у меня голова мокрая. Фен сломан. Я и придумала волосы в духовке сушить, пока она горячая… Вот дура! А забыла, что газ не выключила. Голову в печку засунула и тут же себе все сожгла.
– Как все?!– у меня по спине пронеслись мурашки.
– А я смотрю, ты загорелая! – ржет Сева.
– Дураки! Челку, брови и ресницы! Не видите?
– А я смотрю, ты как Фантомас! – не унимается Севка.
– Дурак ты, Севок! Вот я и не хотела идти. Девчонки уговорили! Уродина же совсем, да? – Вита смотрела своими небесными глазами, полными росы. Я обязан был ее спасти.
– Совсем нет, Виталлина! (Откуда вдруг всплыло это имя в моей голове?) Ты красивая! Очень!
И меня совсем не смущала наскоро отрезанная тупыми ножницами челка, почти под корни волос, отчего выше лба ощетинился ежик-блондин. Я не замечал почти полного отсутствия некогда дерзких и тонких крыльев бровей, пепел которых теперь покоился в духовом шкафу. И не придавал значения ресницам, которые, будучи прежде самыми длинными в классе, теперь свернулись в спиральки и стали невидимыми. Я ничего этого не видел. Я в этот момент смотрел на окружающий мир сердцем. А оно улетело в облака и ничего не хотело слышать, видеть и тем более понимать. Потому что оно влюбилось. Внезапно и бесповоротно. В Виталлину.
Вита залилась краской и часто захлопала веками без ресниц. Севок опять заржал:
– Ой, умру
