у вас работал. В восемнадцатом, когда нас за золотом в Ачем посылали. Ты должен помнить. Судя по фамилии-то родня, поди, тебе будет.
Разговор прервала выскочившая из часов кукушка. Она лихо отбарабанила восемь ударов и скрылась внутри часов.
– Восемь. Пора бы и перекусить, – сглотнув слюну и поглаживая себя по животу, проговорил Дымов. – А то, как говориться, скоро спать, а мы не ели, – проворчал он и направился на кухню.
– Родня, – протянул Павел, приходя в себя после услышанного. – Ты со стариком меня познакомь. Может нам сгодиться, – чуть успокоившись, добавил он.
– Да, хоть завтра, – на ходу ответил Дымов.
– Они точно на пароходе уплыли? – крикнул Павел ему вдогонку.
– Куда уж точнее! С палубы мне ручками помахали! – донесся голос Дымова из кухни.
Часть вторая
Апрель 1924 год
На Ярославский вокзал поезд, в котором ехал Озолс, прибыл почти с трех часовым опозданием. Он подошел к перрону, когда часы показывали одиннадцать утра. Состав из Архангельска задержали перед самой Вологдой, где он простоял из-за разобранного местными ремонтниками участка пути. Этой весной на основных направлениях российских железных дорог начались массовые работы по ремонту путей, что сказалось на внутренних перевозках. Какие бы графики работ ремонтники не составляли для исключения простоев поездов, но без сбоев обойтись не получалось. Составы стояли повсеместно и ждали, когда откроют закрытый на ремонт участок. И как не старались затем машинисты наверстать упущенное время, удавалось это не всем. Вот и с поездом, в котором ехал Озолс, случилась задержка.
Несмотря на это, времени до совещания оставалось еще достаточно, а потому до места назначения Иварс отправился пешком. Прогуляться по знакомым местам ему хотелось давно. За те полгода, что работал в Москве до перевода в Архангельск, он при малейшей возможности выбирался на прогулки по ее паркам и улочкам. В отличие от Петроградской размеренности, где ему довелось начинать свою чекистскую деятельность, столичная суета Озолсу нравилась больше. Ему казалось, что время на Москве-реке проходит намного разнообразнее и насыщеннее его невской жизни. Он был уверен, что каждый день, прожитый в Москве, сравним с несколькими Питерскими, а время в российской глубинке, на его взгляд, вообще, словно стоит на месте.
Вскоре Каланчевская площадь вместе с остатками грязного апрельского снега, толпами разносортного люда и повозок остались позади. Купив у белобрысого пацаненка газету, Иварс свернул на одноименную улицу, миновал крикливый неугомонный Казанский вокзал, и только тут сбавил шаг. Дойдя до Садовой-Спасской улицы, где вокзальная суета уже никак не ощущалась, он скорее по привычке, чем по необходимости, на ходу огляделся и свернул на Мясницкую. Та, как и в прежние годы не отличалась чистой и была забита конными повозками. Иварсу нравился этот дорожный гвалт. Разноголосье возниц, цокот копыт вперемешку с грохотом повозок вызывали
