и ушел из деревни.
– Что ж так? Неужто в деревне никого не осталось?
– Остались… Да только мне там места нет.
– Странно. Это что же ты за человек такой, ежели тебе среди людей места нету?
– А Вы дедушка? Тоже ведь не в Киеве живете.
– Мал ты еще меня с собой сравнивать. Почему не остался среди своих?
– Ну… История больно длинная.
– Да я вроде не тороплюсь.
– Да как не торопиться, если каша в горшке остывает! – в притворном возмущении воскликнул Микулка.
– Эх, старый я дурень. Сам сыт, а про тебя и забыл, что ты три дня не емши.
Старик покряхтывая достал с печи горшок с ароматной кашей, поставил на стол, развернул белоснежную холстину с краюхой хлеба. Микулка устроился на крепкой сосновой лавке, пожирая глазами угощение. Каши в горшке было ОЧЕНЬ много. Вот только…
– Так у тебя и ложки своей нет? – словно прочел Микулкины мысли хозяин. – Экий ты недотепа! На вот, возьми мою. Только я с тобой одну ложку лизать не намерен. Завтра по утру вырежешь мне новую, баклуши липовые у меня есть.
Микулка отвечать не стал, и так все ясно, схватил ложку и принялся за кашу. Глотал жадно, аж бугры по спине гуляли, хрустел румяной корочкой. Да и каша была чудесная, видать в стряпне старик толк знал, сдобрил еду неведомой травкой. И тут Микулка почувствовал сильную дурноту, ком застрял в горле, а кровь отлила от головы и обожгла пузо.
– Эх… Дурень я дурень! – сокрушенно воскликнул старик.
Но Микулка его уже не слышал, он медленно валился на лавку, утягивая за собой холстину с хлебом.
Влажная тряпица приятно студила лоб, истекая быстро теплеющими струйками ключевой воды. Микулка с трудом разомкнул веки и внутренне дернулся, встретившись с горящими в полутьме совиными глазищами.
– Сгинь, нечисть! – сухими губами прошептал он, но сил подняться никак не хватало.
– Экий ты мастак ругаться! – раздался знакомый, насмешливый, с мягкой хрипотцой голос. – Одной ногой в сырой земле, а лаешься как басурман заморский.
Старик снял с Микулкиного лба потеплевшую тряпицу, помотал ею над лицом и вновь уложил на лоб, уже остуженную.
– Что со мной? – еле слышно шепнул мальчик. – Неужто отраву съел…
– Я те дам, отраву! Ишь в каком лихе меня обвинил! Кхе… И поделом мне, дурню старому, коль позволил тебе кашей пузо набивать после голодовки трехдневной. Тебя бы хлебушком с водицей разговеть… А так кишки и не сдюжили. Ничего, не помрешь! – успокоил старик.
– А филин Ваш?
– Филин птица вольная, он сам по себе. Просто со мной ему сподручнее, а мне с ним. Вот и живем вместе, по доброму согласию. Я его не тревожу, он мне не вредит. Кабы все так жили…
Старик отошел к печи, погремел горшками, поднес Микулке прямо ко рту лубяной ковш с парным отваром.
– Пей.
– А это что?
