Дети спят, то есть мне могло все это показаться. Присниться, будто это наяву.
В порыве того, что, наверное, можно было бы назвать радостью, Мэрион отпустила мою шею и склонилась над детьми. Капля растаявшего инея упала с ее маски на щеку Зои, и та пошевелилась.
То есть все это происходило на самом деле.
– Где ты была? – спросил я. – Мы думали… мы все думали…
Я не договорил, не смог, да все равно она бы и не смогла ответить.
Как объяснить смерть тому, кто там не был, верно? И слов-то таких нет, и, если бы такое описание было у меня в голове, оно бы стало злокачественным, распространило бы свои темные завитки во все остальное, что я называю своей жизнью, и потянуло бы меня вниз или через границу этого мира. Куда-нибудь еще.
Так что я благодарен Мэрион, что избавила меня от этого.
Или, возможно, она просто не слушала меня.
В конце концов, она не видела наших малышей более года.
– Они уже ходят, – сказал я, и, когда она повернулась ко мне, чтобы показать, что поняла это, я увидел невозможное вздутие под лыжной курткой.
Сначала я не мог понять, что вижу, что это вздутие означает. И когда понял, это все равно не имело смысла. Либо газы, выделявшиеся в процессе разложения, так вздули ей живот, либо она в положении. Мэрион беременна.
Последнее было верно. Я понял это по осанке, она была такая же, как и в то время, когда она вынашивала наших близнецов.
Она увидела, что я заметил, и как бы застенчиво взглянула себе на живот.
Я взял ее за руку, подвел к дивану, хотел усадить рядом с собой, но в последний момент она отошла от меня и села по другую сторону от кофейного столика в кресло из воловьей кожи, в котором, как все мы знали, сиживал ее отец.
– Ты… ты сможешь делать это каждый год? – спросил я.
Я уже смотрел в будущее. Вообразил, как это будет. Я попрошу, чтоб хижину оставляли для меня на каждый Хэллоуин. Мэрион не будет вечно в этой маске и в этом уже старомодном лыжном костюме, но я устрою так, чтобы на Хэллоуин мы были здесь. Она увидит, что дети вырастают подобием ее, подобием меня. Что важно, они будут знать ее.
Один день в году, это немного. Но гораздо больше, чем ни одного дня.
Она не отвечала мне. Кисти рук она зажала между колен. Я приписал это застенчивости, которой я не знал в прежней Мэрион. Не то чтобы она была грубой или что-нибудь такое, но всегда смелой, иногда даже безрассудно смелой. Видимо, таким ее сделало падение со скалы, верно?
Но приходится допустить, что та же смелость придала ей духу вернуться.
– В таком случае это связано с беременностью? – спросил я, указав на ее живот. Надеюсь, это не показалось грубым.
Она следила за моим взглядом. Неужели это своего рода подтверждение?
– Ты не можешь… ты не можешь об этом говорить, верно? – сказал я. – Таково одно из правил?
То,
