только бледный оттиск.
– Кто тебя научил так говорить, – тоже наша Рабиа? Или ее муж?
– Само как-то в воздухе выткалось и на меня упало… Ай!
И Бахира рассмеялась совсем по-девчачьи.
Потом мы с нею прошлись до книготорговой лавочки, где я иногда проверял счета, записанные почти теми же харфами. Филипп, помнится, называл их арабскими сифрами или просто цифрами. И снова моя девочка ползала тонким пальчиком по столбцам, пытаясь и в этом разобраться. Когда я пробовал научить ее – не игре на ребеке и худе, для которых ее ручки были еще слабы, но лишь умению читать нотные знаки, зу муфассал, до, ми, фа и соль, то оказалось, что и в них она способна легко увидеть все те же извилистые знаки универсального скондийского письма. Так вся сотворенная людьми вселенная красоты воплощалась в ее глазах в нечто цельное, соединённое одной тайнописью, единым шифром.
Удивительно ли, что с самого нежного возраста моя дочка легко переходила от одной дисциплины к другой, что ей легко давались и языки, и математика, и музицирование?
И еще одна наука также мимоходом коснулась ее – та, что один рутенский мудрец назвал веселой…
Разумеется, проходя по утренним улицам, мы уже могли видеть стройные позлащенные фигуры, почти сплошь закутанные в батист и виссон, – от затылка до пят. Тяжелые сверкающие браслеты, кольца и серьги, сияние огромных глаз на чистом смуглом лице, ниспадающие до пят волосы, обыкновенно тёмные, – девы-жрицы Энунны.
– Дэди Арм, они из храма?
– Угу.
– Что они делают так рано?
– Служат богине.
– А чем?
– Собирают деньги и пожертвования. Ищут себе и своей Великой Матери новых почитателей.
– Ты их тоже читал?
Я с возмущением потряс головой, что, мне кажется, слегка огорчило Бахиру.
– Ни одной строчки.
– Может быть, зря, дэди?
Вот так я учил мою девочку и сам незаметно для себя учился у нее. Самое главное, что у меня начало получаться – быть скондийцем. Правы были все те чужеземцы, которые говорили, что лишь тот становится здешней порослью, кто сам даст этой земле поросль – своих кровных детей. Сабров – так зовут местную колючую и непривередливую траву.
А Бахира была, что называется, из своих своя. И как своя – легко узнавала прихотливую здешнюю грамоту, где лишь в самом начале было можно наблюдать четкие прорисовки, а потом знаки то смыкались, то размыкались в своем начертании, обрастая усиками и гроздьями, надписи самым невероятным образом меняли форму: от курчавой виноградной лозы до жестких черт и прорезей в камне, – а тексты то тянулись смирной чередой барашков с правой стороны листа на левую, то скручивались улиткой, рогом изобилия, колесом Фортуны. Как посвященная в тайны, навскидку училась кой-чему из мастерства моих боевых братьев – я пробовал оставлять ее одну в садике или тенистой прихожей тренировочных зал, но она без помех проникала за мной внутрь, и самым строгим стражам Тайны не приходило
