style="font-size:15px;"> И, под самый конец, Хельмут. Нет, не то, что он принес себя в жертву и соединился со светлой госпожой Марджан. Это был его выбор, его награда и его искупление. Я почтил его душу и успокоился – тем более что наш Тор с течением времени всё более становился на него похож.
То, что случилось у меня с его вдовой.
Когда обе женщины из дома Хельмута окончательно поняли, что он не вернется, и не смогли дальше убеждать себя в обратном, они изо всех сил ринулись во вселенский плач и причитания. Ничего, в общем, страшного – когда нутро замерзает, это куда более разрушительно. Однако это стало для нас с Турайей удобным предлогом, чтобы исполнить над ними двумя обещанное Хельмуту – забрать их в мой харам. Там уже были приготовлены на первый случай небольшая каморка для Инайи – рядом с помещением для детей, чтобы ей не слишком тосковать, – и комнатка с отдельным входом для Захиры. Скондские приличия требовали, чтобы женщине цветущего брачного возраста была предоставлена полнейшая укромность. Даже – и тем более – если она не жена хозяину.
Останавливал слезы и уламывал я их, по счастью, недолго. Захира вообще не старалась и не умела горевать напоказ: мимика не позволяла. Когда человек, можно сказать, всю жизнь носит маску на месте лица – это связывает и обязывает.
Итак, я оставил обеих сирот на попечение умницы Турайи, а сам пошел по делам. Надо сказать, что возиться с переписыванием моих пергаментных творений, толковать с книгопродавцами и арендаторами лавок было куда более трудоемко, чем, следуя порыву вдохновения, торопливо закреплять слова на тонкой бумаге и даже чем неспешно переводить свои замыслы на прекрасно выделанную кожу. А к тому же мое Чистое Братство не отступало от меня ни на день – мы учились так, будто непрестанное совершенствование тела и наполняющего тело духа было нашей судьбой и сокровенным смыслом существования. Хотя это вот именно так и было.
Так что легко представить, каким я возвращался ввечеру под родной кров.
И вот в таком утомленном и как бы разжиженном состоянии я приступил в тот день к моим мужским обязанностям. К облизыванию меня, как хозяина, всяким домашним зверьем. К немому обожанию верной жены и детишек. И к обряду ритуального поглощения пищи, в которой супруг участвует как главное действующее лицо, а прочие – в качестве сценических статистов.
– Муж, с нею по-прежнему скверно, – вдруг сказала Турайа, убирая от меня огромную чашу с пловом, который надлежало скатывать в комочки и отправлять в рот обеими руками.
– С кем из двух? – поинтересовался я, ополаскивая пальцы в теплой розоватой воде и обтирая тонким рушником.
– Думаю, тебе легко догадаться.
В этом она была права, только передо мной уже стояло плоское блюдо с варенными в меду фигами, запивать которые полагалось холодным зеленым чаем. А Турайа первая обижалась, когда я не воздавал должного ее стряпне.
Чуть позже ввечеру я подвергся омовению, куда более основательному, чем перед едой, и улегся
