темную магию и не увидеть, как скрипят и сдвигаются над головой, точно своды, основы мира; он живет не так долго, чтоб вообще узнать об этих основах. У людей не бывает геса; нельзя наказать за нарушение обета, который никто не давал…
Случилось это после того, как отправили очередную партию. Сопляк снова оказался во внутренней страже. Ребята в такие дни боялись к ним заходить, хотя эльфы вели себя так же спокойно, как и всегда.
И опять играли. Раскладывали на широкой мраморной столешнице мелкий разноцветный бисер, откуда только ни набранный – эльфы выплетали его из кос, разрывали яркие браслеты-фанне на запястьях, выковыривали из вышивок на рубашках. Больше всего, конечно, вышло бы из поясов, но пояса с них сняли сразу, когда привезли. Бисер этот тоже хотели конфисковать, но сверху пришло распоряжение – с пленными обращаться «учтиво», так что до дела не дошло. Обычно Сопляк не видел на столе ничего, кроме неумело выложенных узоров, и смысла игры не разбирал. Но теперь – то ли свет падал как-то удачно, то ли Сопляк нагляделся уже на этот бисер и наконец понял игру – но ему вдруг показалось, будто он понимает, что именно строит старший эльф. Он затаил дыхание – и тут вошел кто-то из ребят, хлопнув дверью; порывом ветра бисер сгребло со стола, раскидало по полу. И Сопляк не думая кинулся подбирать – так ему не хотелось, чтоб пропадала та картина, которую он почти увидел.
И тут же он сам себе стал противен. Ползает тут перед врагами, точно как раб у высшей расы…
Он был зол, выбираясь из-под стола, но старший эльф вежливо улыбнулся, подал Сопляку руку и – тот опешил – кивком предложил сесть за стол. У других игроков лица были нечитаемые, как всегда. Застигнутый врасплох, Сопляк сел на скамью, и эльф подвинул к нему горстку бисера.
Остальные недоумевали, но не выказали бы этого: Энвель теперь – Старший из Старшей ветви, он знает, что делает.
– Вот это – лунный бисер, – указал он человеку на крупные серебряные бусы. – А вот это – солнечный, он мельче… Этот дало море – тяжелые, темные бисерины, будто бы с прилипшим песком. А это – янтарь, что бывает около берега. А вот этот…
Человек смотрел во все глаза. Трогал, перебирал, будто пробовал цвет не только глазами – пальцами.
Энвель подумал, что для своей расы человек молод. Ну вот – как его младшие, как Фингар или Лиадан…
А они глядели, и недоверие сменялось потихоньку интересом.
Человек что-то сказал. Потом, не без труда, выговорил на эльфийском – как выцарапал:
– Как… играет?
У Энвеля впервые спросили – как играть. У его народа это было в крови. Он задумался и понял, что вряд ли сумеет объяснить человеку. Для кого-то это – игра красок, для кого-то – музыки, но чаще образов, воспоминаний о том, что было, или о том, чего никогда не было, или – так у младших – о том, чего хочется, а силы сотворить – не хватает. Главное же – то, чем такая игра может обернуться, если вдруг и образы, и воспоминания, и краски, и музыка сложатся воедино – он и права не имел объяснять.
