это имя вслух.
А когда я искупала и привела в более-менее человеческий вид мохнатого чёрно-белого заморыша, то оказалось, что они ещё и похожи.
Рома-щенок оказался таким же обстоятельным и нудным, как и Рома-бывший муж, так же мало говорил, так же быстро заявил на меня свои права.
В первое же утро совместного проживания оказалось, что моя подушка – на самом деле его, что мои тапки – вкуснее, чем всё остальное, что лужи можно и нужно оставлять по всем четырём углам спальни, чтобы пометить свою женщину, то есть территорию.
– А ты, оказывается, нахальный тип, – сказала я утром, на что Рома отозвался довольным урчанием и короткой фразой:
– Лучше скажи, что у нас на завтрак?
Как-то так получалось, что я понимала его язык.
Про щенка и говорить нечего, как и ПигалицаАгата, он мог читать мои мысли.
Я встала с кровати и пошла на кухню варить кофе. Когда-то это был целый ритуал.
Кофе варил Рома, а я, выйдя из душа в капельках воды (– Вытрись, сейчас же вытрись, – ворчал он, и слова обнимали за плечи), ах, как я начинала нарезать сыр, кружиться по узкой кухне, напевать и смешно фальшивить.
Кофе выпивался на ходу, сыром пахли наши губы, мы разбегались, чтобы встретиться вечером, на плите оставалась тугая джазвочка[1], она покачивала ошпаренными бёдрами и наверняка верховодила в доме, пока мы с Ромой лечили людей.
С годами кофе стал горше, сыр жёстче, губы равнодушней, Рома начал задерживаться на работе без видимых причин, а невидимая причина позвонила мне однажды вечером поздно и сообщила, что она беременна.
К тому времени у нас с Ромой было трое совершенно взрослых и самостоятельных детей, и я предложила ему развод.
Её звали Инна. Она была рыжая, смелая и боролась за моего Ромочку, как тигрица.
Ромочка уходить боялся, разница в двадцать лет и тигриные замашки это, конечно, впечатляет, но только вначале, жить вместе, а тем более жить вместе с тигром – дело непростое, поэтому перед тем как собрать вещи и уйти, Рома ещё некоторое время смотрел на меня своими собачьими глазами, но я была так занята пустотой внутри, что забыла его пожалеть.
Пустота внутри была похожа на колокол без языка, болталась немо, пока не начала ныть, саднить, побаливать, и оттого принимать форму, цвет и запах, и, в конце концов, заняла место не только внутри, но и снаружи – в прихожей, ванной, спальне, в горшках с цветами и ледяных узорах на окне.
И вот сейчас я встала и пошла на кухню варить кофе одна, без Ромы.
– Как это без Ромы? – вскинулся Рома-щенок и схватил меня за пятку. – Теперь у тебя есть я.
– Точно, – обрадовалась я, и поставила в микроволновку вчерашнюю лапшу.
– Ты поешь, я кофе попью, потом я на работу, а ты дом охраняй, вот только погуляем с утра недолго, ладно? Лучше вечером подольше пошляемся.
Рома был очень даже готов пошляться, он довольно шмыгнул собачьим носом и побежал в прихожую, нашёл мои сапоги, поволок на кухню.
– Погоди, торопыга, – засмеялась
Джазвочка (жарг.) – произв. от «джезва» (тур. Cezve), турка для варки кофе.
