– татарка,а вторая – русская».
«Кто из них страшнее плачет?» —
вопросил московский князь.
«Обе – страшно… Это значит,
что не хватит слез из глаз…»
Не сорвался князь на ругань,
но вспылил: «Боброк, ответь,
можно ли при вдовах русских
вдов татарских нам жалеть?»
И Боброк ответил ровно,
без стесненья и стыда:
«Можно. Вдовы – невиновны.
Дети – тоже никогда.
Помнишь, князь, как мы в Рязани,
не простя себе навек,
всех рязанских вырезали…
Разве все они – Олег?
Грех чужих детей обидеть.
Грех, желая русским рай,
всех татар возненавидеть…
Разве все они – Мамай?!»
И задумался Димитрий,
и, поводья сжав, изрек:
«Хорошо, что мы до битвы
исповедались, Боброк.
Ты – разгадчик. Разгадай-ка:
будет мир, ко всем не злой,
мир, где кривда не хозяйка,
мир без ханов и без войн?»
И Боброк, лукаво глянув,
припустил коня резвей:
«Ишь ты как хитер – без ханов!
Будет – даже без князей…»
Вдруг подъехали три тени
к двум коням в слепой ночи,
только звякали сквозь темень
харалужные мечи.
«Кто такие?» – огорошен,
князь спросил, зрачки кругля.
«Мы? Добрыня, и Алеша,
да из Мурома Илья.
Где тут будут бить Мамая?»
Улыбнулся князь вприщур:
«В полк засадный принимаю.
Только чур – не чересчур!»
И сказал Илья как старший:
«В том полку – не благодать.
Нам бы чарку. Мы устамши…
Но раз надо – будем ждать».
Просветленья темной дали
в
