А где ты сама шлялась… Все ты врешь. Не верю!
Снаружи доносились звуки чьих-то хлюпающих шагов, голоса, стук топора. Там под непрерывным дождем текла неведомая мне жизнь. Смогу ли я встать и выйти наружу? Может, я смогу уплыть от вражьей бабы по этим лужам и ручьям? Может, там уже все залито водой, и суши нет, и тихие волны качают ковчег, в который древний прародитель всех людей собирает стадо свое, чтобы каждому роду дать иную жизнь в новом, очищенном от скверны мире?
– Опять он бредит, – Галя, наконец, остановилась. – Нет там ковчега. И Ноя нет. А есть палатки, землянки, навесы, коновязь. Только вот коней почти не осталось, потому что кони пошли на харчи. И ты тут не трешься с другими болявыми в тех лужах только потому, что я командирам тебя мужем своим предъявила. На то и было похоже, ведь я тебя очень отважно из танка спасала. Такое только жена для мужа сделает, чи мать для сына. Та ты мне и есть как сын, ведь Иося твой отец.
– Переспала с кем надо? Так товарищ помогает товарищу. Рука руку моет.
– Грубишь. А кто тебя с танка спас? Слыхал, что военврач размовлял об этом? То правда. Ангелы не лгут.
Она тоже умела уставать. Глядь, присела на край моей лежанки. Задумалась. Очи отуманились усталостью. Наверное, на уме все Оржица, ее старая ведьма-мать, сынишка-выродок. Догадалась же его отцовым именем назвать? Неужели других имен не придумалось?
– Наверное, тебе тоже тяжело пришлось драпать, – вздохнула вдруг Галя.
– Нет, – огрызнулся я. – Наше дело правое. Я сражался за него и погиб… То есть не погиб, конечно. Пока не погиб.
Мне вдруг захотелось расспросить ее обо всем. Узнать точно. Наверное, каждого в последние минуты одолевает такое вот тоскливое любопытство. Мне хотелось узнать о судьбе сестры и матери. Ведь может же быть, что случайно, мимоходом Галя видела ее, уезжая из Оржиц в Киев. И – главное – действительно ли ее сын Иосиф приходится мне младшим братом. А если так, то жив ли он еще? Вдруг да она получила какие-то известия?
Наверное, превозмогая боль, в тошнотном бреду предсмертия я проговаривал вслух даже самую мимолетную свою мысль. И Галя всегда отзывалась. Ответы ее казались мне и толковыми, и рассудительными, и на удивление искренними. Лукавая, ветреная, напористая. Вот уж не подумал бы, ни за что не мог бы себе представить эту женщину столь правдивой. Время от времени она подносила к моему лицу кружку с горячим пойлом.
– Я надеюсь и молюсь о том, что все они живы. И Люба, и ее сыновья, и ее сознательный муж, и даже мерзотная старуха…
– Твоя мать?
– Твоя мать… – эхом отозвалась она. – Такая под любым немцем выживет.
– Ты не веришь в нашу победу!
Вскочить.
Ударить.
Убить!
– Будешь цепляться – перестану рассказывать.
– Нет. Ты рассказывай. Пожалуйста. Целая жизнь прошла. Давно не был дома. А я пока думать буду.
– О
