тащили снаряжение, мелькали голыми задницами, выбираясь на низкий илистый берег. В стороне, на тщательно оберегаемой мелкоте, здоровенные мускулистые куряне бережно передавали по цепочке тяжелые конские тороки, плотно упакованные в тюки шатры, воеводские и княжеские укладки и прочую обозную дребедень.
Князь Игорь, уже на том берегу, перекосив жесткое высокомерное лицо, нервно ходил взад-вперед, постегивая ивовым прутиком по голенищам сапог.
Всеволод, небрежно кинув на траву корзно, безмятежно развалился на нем. Сын Владимир и племянник Святослав Рыльский угрюмо переговаривались, усевшись на корневище старой ракиты.
Князь был зол и испуган, мучительные сомнения легли на душу тяжелым камнем.
Все вначале складывалось удачно. Сколь можно в младших княжишках ходить? Хорошо там в Киеве двоюродному братцу Святославу править. Там большие дела, власть, влияние. Хочу – половцев сокрушу, хочу – княжишков за горло возьму. С такими силами что хошь можно сотворить. Удачлив. Песни о нем слагают, на гуслях тренькают. А тут хоть лопни – земли грошовые, подумаешь – Новгород-Северский.
Как тщательно силы берег, от двух походов, затеянных Святославом уклонился. Что сраму-то было! Княжишки, ровно псы бешеные накинулись. Не могут простить союза с Кончаком, будто сами без греха.
Игорь вспомнил поражение под Долобском, где его с Кончаком наголову разбил Рюрик Ростиславович – скрипнул мучительно зубами. Пришлось удирать с Кончаком в одной лодке.
Ладно, потрясу половцев, совсем другой разговор будет. Ненавидяще, слепо, уставился на реку – я с вами поквитаюсь! И сразу внутренне осел. Да, все шло прекрасно. Выступили дружины сына и племянника, подошли черниговские ковуи, возглавляемые Ольстином Олексичем, все ладилось до этого проклятого знамения. И ведь не пустяк – силы небесные. Князь поежился, вспомнив, как страшно потемнело среди белого дня, как взбесились кони, как завыл ручной волк Архонт. Испугались все. Закрестились даже те, кто втайне Перуну поклонялись.
Игорь сжал кулаки – все, все против него. Все стали отводить взгляды, мямлить – словно им хребет перебили. Едко перекосился: трусы. Хотя, конечно, неплохо бы и вернуться. Однако, прикинув во сколько кун серебра уже обошелся поход, горестно махнул рукой. Мало позору, да ведь еще полкняжества разорил. Куда теперь – только вперед.
Натужно взял себя в руки, приосанился, сжал губы и сделал суровые глаза, как у Михаила Архангела на иконе, резко пролаял воеводе:
– Вели пошевеливаться! Ползают, как клопы. К вечеру чтобы шатры стояли. Брод старой жабе по титьки, а они уж тонуть начали. Кто станет захлебываться, велю как смерда батогами пороть.
***
Нежным изумрудным золотом сияла молодая трава, ракиты свешивали ветви в неподвижную воду, взблескивала, чертила гладь реки играющая рыба.
Загорелись неяркие еще костры. В холодеющем воздухе резко и дразняще разносился запах варева из котлов.
Гридни проворно раскинули кошмы, на чистой холстине расставили кубки, блюда. Кухари притащили жареную дичину, натужно приволокли котел с ароматной ухой.
Всеволод, которому горе веревочкой, потер
